Так что, как я уже говорила, вопрос не застал меня врасплох.
— По душе мне, — ответила я, пощелкивая сумочкой, — оригинальное полотно. Ценное в художественном отношении. И только для вашей кисти характерное. А также крайне необходимое для моего интерьера… А… это что за штрих? — уткнулась я глазом в фаянсовую композицию на подоконнике.
— Это, — вполголоса ответил он, — кофейник. Может?..
— С удовольствием выпью чашечку, — не отказалась я, и он скрылся за фанерной перегородкой, чтобы сварить кофе. Вскоре оттуда донесся стук падающей табуретки, звон бьющейся посуды и тихое короткое ругательство. Это мне понравилось: именно так и должно быть у настоящего художника, пусть он и не в замшевой куртке или бархатном берете…
Кофе был не слишком вкусным, но крепким. Пока я прихлебывала его, художник притащил картину и водрузил на мольберт. Насколько я понимаю, это был пейзаж: жнивье, ворона и копна. Жнивье как жнивье, копна как настоящая, ворона как живая. Но ценна ли эта картина? Или только характерна для его кисти? И главное, так ли уж необходима для моего интерьера? Я закрыла глаза, вбила в серую стену своей квартиры гвоздь и повесила это жнивье. Потом отошла на несколько шагов, открыла глаза… Э, таких ворон у меня за окнами дополна, случается, все небо черно от таких, извините за выражение, штрихов… Поэтому я недвусмысленно отвела глаза от мольберта.
Художник снял картину, поставил другую: на столе резной деревянный боженька и ваза. Скульптура трухлявая, но характерная ли? Ваза голубая. Но ценная ли? А стол… Признаться, примерно такой же я еще в позапрошлом году выставила из своего интерьера в подвал!.. Поэтому без малейших угрызений совести я снова отвела глаза в сторону.
Тогда художник выволок с антресолей третью картину — такую большую, что ему пришлось тащить ее, как листик — муравью. И неудивительно: тут, в деревянной раме, от края до края плескалось озеро. Ну уж таких-то озер я насмотрелась всласть: для нашего литовского пейзажа они довольно характерны, но с точки зрения купания никакой ценности не имеют: не дно, а сплошной ил, того и гляди засосет тебя вместе со всеми штрихами… Поэтому я снова была вынуждена отвести глаза.
Когда художник закидывал картину обратно, по виску у него скатилась струйка пота и затерялась в непроходимых зарослях бороды. Я порылась в памяти в поисках мужчины, который ради меня пролил хотя бы каплю пота, однако не нашла такового, и у меня от удовольствия учащенно забилось сердце: разве не новый штрих в моей биографии?.. Устроилась поудобнее, уютно расположившись на стуле… На четвертой картине был изображен переулок Старого города. Я знала его как облупленный: там, за утлом, довольно приличное кафе. Так что, дело ясное, в произведении опять не содержалось никакого оригинального штриха, и мне снова пришлось коситься в сторону. На пятой картине — тот же переулок, только с аркой. На шестой — та же арка, но уже без переулка. На седьмой — другой переулок, только без той же арки. На восьмой — другая арка, только с тем же самым переулком… Мои глаза так напереулились, то есть наперекосились, что от утомления стали закрываться.
