— Он очень обрадуется, мисс Роза. Они с мисс Мариной в пятницу прикончили все, что было, а я не мог пойти купить, нельзя было их оставить. Да он и не понимает ничего, вчера вечером я его уложил в кровать и вышел минут на десять, а он как-то подкатился к самому краю, и давай шарить в ящике стола, и нашел малюсенькое мыльце, знаете, что дают в гостиницах, он его двадцать лет назад привез, кажется, из Ричмонда, и представляете, мисс Роза, когда я вошел, он уже наполовину это мыльце обсосал, и изо рта у него пена пузырилась. (Мозги у него совсем уж набекрень — целый день ни о чем, кроме как о себе, не думает.) Но видать, от этого мыла ничего ему не было, так что я просто вытер пену и слова не сказал. Да, мэм, он очень рад будет, и Сэмми тоже рад. — Однако он все еще стоял на пороге, преграждая ей путь.
И ей пришлось спросить:
— Как ты думаешь, если он сейчас ничего, можно зайти к нему на минутку?
Сэмми улыбнулся и, оглянувшись, вполголоса сказал:
— Да, мэм. Я просто ждал, пока мисс Марина спрячется. Зимой она не может видеть людей. — Он отступил в сторону, и Розакок прошла.
За всю свою жизнь она провела в этом доме от силы минут сорок, но сейчас почувствовала, что здесь ничего не изменилось, все было то же, что и во все рождественские визиты с тех пор, как она себя помнила, — темная низкая передняя, широкие половицы от стены до стены (голые, блестящие оттого, что мало кто по ним ходил, а мисс Марина выкинула все коврики, заявив: «Пансионы для моли!»), зеленые портьеры, задернутые на четырех дверях в комнаты (за одной из них пряталась мисс Марина), розовое кресло с двумя сиденьями и истомленный, застоявшийся воздух, вмещавший все это в себя из года в год, неизменный, без всяких запахов, и душный, как июльская ночь. Новой была здесь одна только вещь — висевший у двери в гостиную календарь на текущий год (на картинке — новенький «бьюик», а за ним море), и на открытом декабрьском листе каждый день по двадцать первое число был обведен кружочком. Сэмми перехватил взгляд Розакок.
— Мисс Марина отмечает, сколько осталось до рождества, — пояснил он и подвел ее к последней двери налево. — Постойте здесь, пожалуйста, пока я его приберу. Он у меня лежит в постели, отдыхает перед вечером.
«В этой комнате я никогда не бывала, — подумала она. — Будь мистер Айзек в здравом уме, он бы меня туда ни за что не пустил». А вслух сказала:
— Сэмми, не надо его беспокоить. Просто передай ему вот это.
