Повезло нам и в конце оккупации. По поведению немцев в нашей деревне было видно, что назревают серьезные события не в их пользу, что они собираются отступать. Срочно было объявлено, чтобы все жители окрестных деревень собирались на перекресток у шоссейных дорог Смоленск – Рославль и Починок – Монастырщина. Поскольку в деревне мужчин не осталось, то женщины, поддавшись общей панике, ринулись с детьми к пункту сбора. Но нашлась какая-то разумная голова, которая сообразила, что немцы собирают нас, чтобы расстрелять, и посоветовала бежать от этого перекрестка куда подальше. Что люди и сделали, рассеявшись по отдаленным деревням, зарослям и оврагам.
Наша семья остановилась в кустах возле деревни Горбачево. Мы вырыли, как положено, яму-окоп, закрыли ее ветками, одеялами, подушками и другими вещами и разместились в ней сами. Вскоре началась мощная артиллерийская стрельба с одной и другой стороны. Снаряды падали вокруг. Один рванул совсем рядом – осколком смертельно ранило корову-кормилицу. Второй угодил прямо в окоп и не взорвался. Тогда мы этому не придали значения: остались живы – и хорошо. А теперь подумать страшно, что тогда могло бы с нами случиться.
Судьба берегла нас и в дальнейшем… Где-то совсем близко пошли в атаку наши части. Это было явление жестокое и страшное. Сентябрьской ночью почти рядом слышался сплошной яростный гул-хрип – не было криков ни «За Родину!», ни «За Сталина!», кругом стоял отборный русский мат…
Война постепенно уходила на Запад…
Когда мы находились в «беженцах», людская молва донесла до нас сведения, что наша деревня сгорела. Каждый надеялся, что эта беда коснулась кого-то другого, но не его. Так думали и мы. Но когда добрались до соседней деревни Обухово, надежды наши полностью были развеяны – встретившиеся односельчане в один голос сообщили, что Прудки сгорели полностью, не осталось ничего.
Со страхом, тревогой и любопытством (а может быть, что-то уцелело?) мы с мамой вошли в деревню и увидели вдоль главной улицы лишь обгоревшие деревья и ни одного строения. Подошли к своей усадьбе и к пожарищу на месте хаты – еще дымились отдельные очаги и стоял зловещий запах гари. Мама, раньше спокойная, вдруг с истошным криком упала наземь: «А как же мы будем жить, что с нами будет?!» До этого я видел ее в таком же состоянии только один раз, когда наш деревенский почтальон передал ей извещение о гибели отца. Уже повзрослевший с того времени аж на три года, я бросился утешать ее: «Не плачь, мама, я скоро вырасту, стану летчиком, буду жалеть тебя!..»
