Визг Альзо оборвался — пес ударился о парапет так, что его подбросило, и исчез за внешним краем стены. Силы Грина оказались большими, чем он предполагал — сам-то он всего лишь намеревался перебросить сто пятьдесят фунтов псины через перила балкона.
Но ликовать было некогда. Если через маленькую дверцу мог пробраться пес, это могли сделать и стражники. Грин ворвался в комнату, полагая, что туда уже набилось не менее дюжины солдат. Но в комнате никого не было. В чем дело? Единственное объяснение, которое пришло Грину в голову, заключалось в том, что они боятся сюда идти, понимая, что если он успеет прикончить пса, то с легкостью сможет смахивать им головы с плеч, пока они будут на четвереньках пробираться через эту дырку.
Дверь содрогнулась от сильного удара. Стражники избрали более разумный, хотя и менее героический способ попасть в покои — они принялись выбивать дверь. Грин зарядил пистолет, для начала рассыпав порох, так у него дрожали руки. Потом он выстрелил, и в деревянной двери появилась большая дырка. Правда, сама пуля застряла — дверь была слишком толстой, чтобы ее можно было пробить выстрелом из этого пистолета.
Удары в дверь прекратились, и Грин услышал глухой стук брошенного тарана и звуки, свидетельствующие о поспешном отступлении. Землянин усмехнулся. По-прежнему подчиняясь приказу герцогини брать Грина живым — не оспоренному пока что герцогом, — солдаты совсем не рвались выйти против пистолета с одним лишь холодным оружием в руках. И, судя по их реакции на выстрел, они совсем забыли, что пули не так легко проходят через дерево.
— Живем! — громко воскликнул Грин. Тут он понял, что его голос дрожит точно так же, как ноги, но все же из его горла вырвался победный вопль. Оба эти ощущения были вполне оправданы. Грин подумал, что, пожалуй, ему действительно нравится этот момент, несмотря на стоящую рядом смерть. Ему слишком долго пришлось терпеть унижения, а происходящее было прекрасным способом выразить свое негодование и долго подавляемый гнев. Но каковы бы ни были причины, Грин сознавал, что это один из лучших моментов во всей его жизни и что если он выживет, то всегда будет вспоминать об этом с гордостью и удовольствием. И это было самым странным из всего происходящего — ведь его культура внушала молодежи отвращение к насилию. К счастью, эти поучения не въелись настолько, чтобы одна мысль о насилии парализовала землян. Это отвращение существовало не на уровне рефлексов; они просто, выражаясь философским языком, питали отвращение к самому понятию. К счастью, существует еще философия тела, гораздо более древняя и глубинная. Хотя философия и необходима человеку, как хлеб насущный, в настоящий момент в жизни Грина не было для нее места. Ярость охватила его и заставляла особенно остро чувствовать, как это хорошо — быть живым, когда в дверь стучится смерть. Такого ощущения не добьешься ни отвлеченными рассуждениями, ни глубокой медитацией.
