— В хвосте букса горит! — ответил машинист, спускаясь по железной лестнице на землю. — Искры — как из-под точильного камня!
У передней теплушки собрались все бойцы. Неисправность обнаружили быстро: от левой передней буксы несло жаром. И коробка, и ось накалились так, что не дотронуться. Горько пахло горелым маслом.
Осмотрев при свете фонаря сгоревшую буксу, машинист с упреком сказал:
— Как же вы проворонили?… Какая-то контра песку вам сыпанула!… Отцеплять придется…
— Как отцеплять! — воскликнул Василий. — Ты что, земляк?
Глеб-старший отстранил Василия, надвинулся на машиниста, сказал, в упор глядя ему в лицо:
— Отцеплять не разрешу!
— А ты посчитай, сколько людей в вагонах! — ответил машинист.
— Мне их считать нечего! Я их всех сегодня видел… И не раз! Они мне не помешают провезти хлеб! Митрич! Выставь караул! — приказал комиссар. — Никого сюда не подпускать!
— Ты не понял! — возразил машинист. — Сейчас не тебе их, а им тебя бояться надо… Букса-то сгорела — кувырнутся твои теплушки и весь состав за собой под откос потащат! Не по костям же человеческим хлеб в Питер доставлять!
В наступившей тишине отчетливо слышались сердитые выкрики мешочников, которых бойцы не подпускали к теплушкам.
— Какие это люди! — воскликнул Василий. — Насмотрелись мы на них!
— Есть и люди! — снова возразил машинист.
— Есть! — согласился Глеб-старший. — Люди везде есть…
— Вот то-то! — обрадовался машинист. — Давай так… Теплушки отцепим… Я дотащу состав до Загрудино и мигом сюда, за тобой! Согласен?
Комиссар молчал. Оставаться здесь было рискованно. Что же делать? Ехать дальше с неисправной буксой?… Даже ради хлеба нельзя ставить под угрозу столько человеческих жизней!… Значит, надо оставаться! Но вернется ли паровоз? Нет ли тут какого-нибудь подвоха со стороны машиниста? Может, послать с ним для верности своего человека? Одного?… Мало! Двух?… Тоже мало! Трех?… Жалко распылять отряд, он и так невелик!
— Отцепляй! — хрипло сказал комиссар. — Но если ты подведешь!… Из-под земли достану! Сам умру — сын тебя найдет! Слово коммуниста!
— Я сам большевик! — ответил машинист.
Морщина на лбу у Глеба-старшего разгладилась.
— Прости! — сказал он. — Руку, товарищ!
Под колеса передней теплушки положили по осиновой плахе. Митрич до отказа закрутил рукоятку тормоза на задней площадке. Грузовые вагоны отцепили от состава. Паровоз прощально прокричал, и поезд тронулся.
Одинокая тень метнулась от состава в лес.
Три теплушки остались на линии. А вокруг в суровом молчании стояли старые ели, как часовые в почетном карауле. В ночной тишине долго еще раздавался удаляющийся перестук колес. И долго неподвижно стояли бойцы, тревожно прислушиваясь к замирающим звукам.
