— Зато у меня прекрасный муж, — находчиво отвечала Кира.
— Да, прекрасный. Я с ним знакома. Он прекраснее всего тем, что просматривается насквозь, как стеклянная колба. К сожалению, в этой симпатичной колбе нечего особенно разглядывать. Это не штучный товар. Такие особи на ярмарке жизни продаются пучками.
Нателла Георгиевна нарочно пыталась разозлить Киру, вывести ее из себя, но это ей никогда не удавалось. Зато эти попытки забавляли обеих и скрашивали им вяло текущие рабочие будни. Не раз и не два Киру предупреждали об опасности коллеги, из тех, кто уже имел случай обжечься о непостижимое могущество Нателлы Георгиевны.
— Смотри, Кирка, — предупреждали ее любя. — Напрасно ты шьешься с Нателкой. Она с тобой поиграет, как кошка с мышкой, и сожрет.
Кира охотно соглашалась:
— Ой, да я и сама чувствую. Но она меня загипнотизировала.
Как-то Кира спросила у Нателлы Георгиевны:
— Почему вас некоторые побаиваются? Вы же такая добрая и деликатная.
Покровительница улыбнулась мудрой и снисходительной улыбкой, изящно стряхнула пепел «Фемины» на коврик:
— А кто побаивается, ну-ка? Погляди, кто? Зиновьев, который тени начальника готов ноги целовать? Вера Орлова? Она грамоте училась у старушек на скамеечке. При ней нужно специального читчика держать. Леонтий Войнович? У него от бормотухи хронический делириум. Можешь сама продолжить список.
Действительно, больше всего опасались Нателлу Георгиевну те, у кого рыльце было в пушку — бездельники, случайные в издательстве люди. Но, во-первых, это понятно, а во-вторых, это была не вся правда. Многие из тех, кому бояться вроде бы было и нечего, сторонились богоравной Нателлы. Никто не любит, когда тебя прилюдно раздевают. А она умела это делать в совершенстве. Поднимала на собеседника тяжелый, нежный, любопытный взгляд — и тот, кем бы он ни был по положению, начинал ежиться и усиленно вспоминать, брился ли он с утра. Манеры ее были аристократичны и ленивы, одевалась она безупречно, хотя и без особого шика, по телефону отвечала с чарующим горловым клекотом. Рассказывали, что в далеком прошлом, когда издательство только становилось на ноги, нашлись какие-то забубенные головы, которые попытались выжить Нателлу Георгиевну или хотя бы вытеснить с принадлежавшего ей трона. В издательстве якобы около года шла смертельная, междоусобная война, в которой победителем, естественно, оказалась Нателла Георгиевна. Где ныне те безумцы, осмелившиеся поднять руку не на людскую, а на божескую власть? Даже имена их канули во мрак забвения. Говорили также, что ни одно увольнение в издательстве и ни одно назначение не совершалось без косвенного, но непременного участия Нателлы Георгиевны, ибо она была мастером тончайшей закулисной интриги. Где тут правда, а где художественное преувеличение, Кира не могла знать, но был один факт, внушавший уважение даже самым скептическим и недоверчивым умам: сколько бы бурь ни обрушивалось на редакции за многие годы, какие бы молнии ни сверкали вокруг, сжигая самые прочные репутации и расчищая место для новых людей и нового сумбура, — все это не касалось Нателлы Георгиевны. Она оставалась на своей должности, как на века вбитая скоба из сверхпрочного материала. Ничто не могло замутить ее внимательный, царственный взгляд и пригасить созерцательную, чуть презрительную усмешку.
