— Они бы тебя, милый, в овраге том скорее всего и зарыли, — глубокомысленно заметил дед Николаевич, зорко приглядываясь к остаткам в бутылке.
Осоловелый взгляд заготовителя полыхнул грозным огнем.
— Можно после такого случая бабам верить? Гриша, скажи честно, ты баб уважаешь?
— Ложись, Арнольд, утро вечера мудренее.
— Куда я утром с такой рожей? Нет, ты ответь насчет баб. А вот я тебе скажу — презираю всю их породу коварную. Моя бы воля — за ноги к двум соснам привязал и — дрык! Ничего, кроме подлости, в них нету.
— То-то ты так к ним тянишьси, — сказал Николаевич.
— Молчи, дед! Ты здесь понятия не имеешь. В ваше время лучше было. Баба у мужика — во где была. А чуть чего, он ее — во куда! — Заготовитель сначала сжал кулак, а потом сунул его под стол. — И главное, слушай, москвич, — с лютой печалью вспомнил Арнольд, — она же вся извивалась, как намыленная, вся аж потом пошла. Я же видел, спеклась.
— Спеклась, да не обгорела, милок! — вякнул некстати дед. Заготовитель уставился на него мутным взором. Долго смотрел, как будто не узнавал. Потом, ни слова больше не говоря, разделся, погасил свет и завалился на кровать. Жалобно скрипнули пружины под его тучным телом.
— Спишь, москвич?
— Сплю.
— Веришь ли, баб я на своем веку перевидал тыщи. Все вроде про них мне известно. И вот на тебе. Ведь она мне в душу плюнула, в самую середку. За что?! Я ее не неволил, добром шел, с лаской. За что?!
Вскоре Арнольд захрапел.
Новохатов поджидал Иванцову на улице. Она появилась около десяти часов. Сразу его узнала, замешкалась.
— Уже здесь? Так я же еще не звонила. Ну, хорошо, пойдемте.
Он смотрел, как она вешала в шкаф пальто, поправляла прическу, и все в нем ныло от нетерпения.
— Как вам понравился наш город?
— Чудесный город. Чем-то напоминает Одессу.
— Да? Чем же?
— Люди такие приветливые, отзывчивые.
— Верно, люди у нас хорошие. Вы уже познакомились с историческими достопримечательностями?
— Кое-что успел увидеть. Замечательно!
Иванцова, увлеченная темой, пустилась было прочитать коротенькую лекцию, Но что-то в выражении лица Новохатова ее остановило. Она сняла трубку, набрала номер и начала разговаривать. Каждое ее слово, каждый жест выпукло отпечатывались в сознании Новохатова. Одновременно им овладело странное, тупое безразличие. На короткий миг ему вдруг примерещились далекие, нездешние места, побережье Балтики, где он бывал когда-то и где хотел бы снова очутиться, независимый, спасенный от унизительной суеты. Душа его тоненько, жалобно попискивала, и только чудовищным усилием воли он сохранял на лице благодарную улыбку. Улыбка приклеилась к коже, как паутина, он ощущал ее грязноватую конфигурацию, точно смотрел на себя в зеркало.
