Ни один американец, живший в 1898-м, не сомневался в причинах Испано-американской войны. Она разразилась из-за единственного вопроса: кто будет управлять Кубой? Ситуация на острове привела к конфликту, Куба стала одновременно и полем битвы, и наградой за победу. Но когда испанские и американские дипломаты сели за стол переговоров во Франции, им пришлось решать судьбу иного края, огромного и неизвестного американцам, который лежал далеко от их берегов.
Куба много лет будоражила воображение американцев, по крайней мере с тех пор, как Томас Джефферсон написал о своих надеждах, что однажды остров станет частью США. С Филиппинскими островами дела обстояли совершенно иначе. Редкий американец вообще знал, где они находятся. И все же в результате победы коммодора Дьюи в Манильской бухте США вдруг захватили над ними власть. Никто этого не планировал. Президенту Маккинли предстояло решить, что делать с обширным архипелагом.
Самой известной чертой характера Маккинли была непредсказуемость. Практически у всех людей, с которыми он встречался, создавалось впечатление, что он с ними согласен. Маккинли редко делился сокровенными чаяниями даже с ближайшими советниками. Историки описывают его как «загадочного человека», чьи помыслы «тщательно скрыты» и кто «прячет свои убеждения под хитросплетением фраз, светских и мудрых».
Сперва Маккинли, казалось, лишь хотел заполучить достаточно филиппинской земли для постройки военно-морской базы в Маниле. Затем он раздумывал, не подарить ли островам независимость, возможно, под международную гарантию. В конце концов на его решение повлияли менее мирские соображения.
Маккинли был искренне верующим христианином, который жил в эру религиозного возрождения. Позже он расскажет группе методистских миссионеров, что во время поиска ответа на филиппинский вопрос он несколько раз падал на колени прямо в Белом доме и «молил всемогущего Господа о мудром совете».
«И одной поздней ночью меня осенило, – сообщил Маккинли. – Нам ничего не остается, как завладеть всеми островами. Мы просветим, обучим филиппинцев и обратим их в христианство. Божьей милостью мы сделаем для них все, что только сможем, ведь они наши собратья, за которых, как и за нас, умер Христос».
Так и было принято столь серьезное решение. Историки до сих пор гадают, почему Маккинли к нему пришел. Как глубоко религиозный человек, он действительно мог считать, что на него снизошло божественное откровение. В речи перед делегацией, которой предстояло отправиться в Париж на переговоры, он объяснил иначе: якобы он действовал с целью воспользоваться «возможностью промышленного значения, которую американский государственный аппарат никак не может упустить». Однако можно с точностью заявить одно: как сказал один историк, «Маккинли совершенно не знал филиппинцев и, к несчастью, раз за разом ошибочно представлял их реакцию». Маккинли и сам признавал, что, когда услышал о победе Дьюи в Манильской бухте, даже не смог бы сказать, где «эти чертовы острова» находятся. Стремление «обратить в христианство» филиппинцев, большинство которых уже и так были католиками, лишь подтверждало его заблуждение об условиях жизни на островах. Маккинли явно не подозревал, что они находятся во власти первой антиколониальной революции в современной истории Азии.
