. Каждый такой эпизод мог быть представлен как жестокое преследование свободы совести, и ответственность обычно возлагалась на королеву. Это, во-первых, было связано с тем, что леди Шелтон была ее тетушкой, во-вторых, с ее предполагаемой враждебностью, а в-третьих, потому что было удобно в политическом отношении.
Анна превратилась в воплощение этого обычного средневекового козла отпущения, злую советчицу. Несмотря на Шапуиса, император вынужден был поддерживать с Генрихом государственные отношения в целях собственной выгоды. Следовательно, он предпочел поверить, что Анна интригует против Марии (и Екатерины) за спиной своего мужа. Подобным же образом Мария заставила себя поверить, что не отец подвергает ее такому безжалостному давлению, а злая женщина, которая приобрела над ним большую власть. В действительности ситуация была гораздо более сложной, и Анна балансировала между своего рода истерическими вспышками против Марии и довольно неуклюжими попытками привлечь ее к себе. Последние были отвергнуты, что вполне предсказуемо, но с совершенно ненужной грубостью. В начале 1534 года, когда королева совершала визит к Елизавете, она предложила сделку. Если Мария признает ее статус, она сделает все необходимое, чтобы восстановить ее добрые отношения с отцом. Ответ гласил, что Мария не знает никакой другой королевы, кроме своей матери; однако если любовница короля берется посодействовать ей, ее соответствующим образом отблагодарят>[96]. Чтобы проглотить такое обдуманное оскорбление хладнокровно, потребовалась бы или бесхарактерность или чувство полной защищенности, а у Анны не было ни того, ни другого. Она не могла даже опереться на декрет о наследовании, который формально признавал Марию незаконнорожденной и возлагал права наследования на ее детей.
Абсолютная правомочность статуса была делом новым и неопробованным, и было вполне возможно доказать, что Мария, рожденная «in bona fide parentum», оставалась законной с точки зрения права, даже если брак ее родителей был впоследствии признан неправомочным>[97]. Вот почему для Анны было так важно попытаться одержать победу над своим юным врагом, поскольку санкции, исполнение которых затягивалось, не могли окончательно разрешить эту проблему. Если только Марию удастся уговорить уступить или если Анна сможет родить сына, тогда эти сомнения можно будет отбросить. При таких обстоятельствах неудивительно, что королева постоянно изрекала страшные угрозы, переходя от намерения сломить упорство Марии к угрозе предать ее смерти, если король осуществит свой план поездки в Кале. Все эти сказанные в пылу фразы торжественно фиксировались Шапуисом, и их следует расценивать всего лишь как свидетельство нарастающей тревоги Анны. Она лишь слегка драматизировала, когда заявляла, что она сама — смерть Марии, а Мария — ее смерть.
