Символом убийственности и уродливости работы выступает образ рыбной фабрики в рассказе американского писателя О’Рурке «Принцип личинки». Внутри этой фабрики царствует лед, который, «как страх», сковывает и не дает ей рухнуть, там властвует и смерть — тысячи рыбьих туш, одни нашли смерть в сетях траулеров, другие — в пасти своих хищных сородичей. А рабочие — они совершают свои однообразные операции в каком-то истеричном ожесточении, а под конец «судорожный приступ деятельности разрешается хохотом». Это их состояние сравнивается рассказчиком с психическим расстройством. И в то же время в том нетерпении, с которым рабочие ждут, когда закончится время их работы, «есть что-то самоубийственное» — ведь вместе с ним уходит и часть жизни.
Иная обстановка, иной характер повествования в рассказе «На лесосеке» американского писателя Кена Кези. Здесь подробное описание работы пронизано чувством уважения и восхищения нелегким трудом лесорубов. Здесь — воля и простор. Здесь человек «зачарован» тем, что он делает. Здесь еще не нарушена связь между исконной потребностью человека трудиться и самим трудом. Как не вспомнить тут слова старого шахтера из рассказа «Необъятность ночи»: «Стоит только начать, и ты уже никогда не сможешь уйти от этого: раз испробовав подземной водицы, ты всегда будешь возвращаться, чтобы испить ее опять».
Но вот совсем иное высказывание: «Мы переживать не будем, если стройка обвалится после того, как мы ее закончим». Эти слова принадлежат Карлу Гектору, герою рассказа шведского писателя Лу-Юхансоиа «Нигилист». Страшным, почти преступным равнодушием веет от этих слов. А человек, который их произносит, невозмутимо стоит с удочкой в руках на набережной Стокгольма и взирает спокойным, ничего не выражающим взглядом на своего собеседника. Все, что говорит Гектор о рабочей солидарности («Каждый думает о себе, как я. Никто от дружбы не выигрывает»), о политической активности («Не вижу, чтоб от этого была польза»), о духовной культуре («Все это для высоколобных, а не для нас, рабочих»), противоречит писательскому и жизненному опыту автора, тому представлению о рабочем, которое сложилось у него за долгий путь в пролетарской литературе. Он с тревогой осознает: Карл Гектор — олицетворение той омертвелости, к которой приводит отказ от активного участия в политической и социальной жизни, успокоенность и удовлетворение материальным благополучием. Но идеалы этого благополучия не его собственные, а штампованные машиной буржуазной рекламы. Он и сам ощущает это. Для него образцовый дом, где он обитает, и образцовая жена, с которой он живет, — нечто чужое и тягостное именно потому, что они — полное воплощение этих «идеалов». От них ему хочется бежать на мост к своим удочкам. Быть вне мира семьи, но и вне политической жизни — больше ничего не нужно этому «нигилисту».
