Не хочу испытывать жалость и сострадание. Это испытание делает пространство чёрным, засиженным мухами; скребёшь по нему обломанными ногтями и постепенно вымарываешься снаружи. И не отмыться. Никакие счастливые солнечные дары не отбелят горизонт, черноту безысходности, прихода и ухода черноты, преддверие которой просыпается утром, чаще – вместе с будильником. Он выдёргивает из забытья и навязывает обязаловку действий, и не вырваться из круга, не вырваться. Себе не принадлежишь, а когда вдруг принадлежишь, становится страшно: оголяешься примитивностью выпада ненужной цифры из огромной формулы, которая осточертела, но без неё нет жизни.
Несколько дел одновременно. Одно на мустанге. Он настолько необъезжен, что грива в пальцах – как недосягаемая иллюзия, и после бешеной скачки с мёртвой хваткой в пятерне руки – в конских волосах ни одного дикого волоса, ни на одежде, ни в ладони. А была ли скачка? Нет доверия и тем, кто был рядом и делал вид, что стартует на мустанге вместе с тобой, а сам собирал только искры со шпор и потом, улыбаясь мне, убеждал, что это инстинкт самосохранения, способ выживания и все так делают…
Другое дело – на козе. Оседлав козу, я раскачиваю её выменем, фактически своим выменем, стараясь больше выплеснуть в жаждущие рты жирного тягучего молока. Чем больше отдаю, тем больше вероятность белого проблеска в черноте экскрементов. Больше втягивайте в себя – мне от этого, ой, как хорошо.
В чём смысл прозябания? Да, побольше сцедить любимому молочка, амброзии. Ему хорошо и мне…
А вот ещё – иногда седлаю свинью. Нет, она сама бьёт своим копытцем, требуя внимания. Ну не хочу я биологических протуберанцев. Вспыхнет такой, только ось наклоняет от дел праведных. Свинья – животное умное и чистоплотное и вовремя плюхается на бок, ни разу не придавила, спасибо ей за это…
Я, ошарашенный её монологом, пытался зацепиться за её слова как рыба, неуспевающая схватить приманку с удилища рыбака, заинтересованного не в улове, а в самом процессе.
Так же внезапно, как начала говорить, она замолчала, поднялась со скамьи и мелкими быстрыми шажками направилась к зданию больницы. Я не посмел её остановить и пошёл за ней следом. В регистратуре оказался лечащий врач Нонны Георгиевны, которому в завуалированной форме я изложил причину визита, в надежде получить адрес Василия, поскольку он являлся опекуном этой странной женщины.
– А почему вы не спросили у самой Нонны Георгиевны?
– Не решился. Она так странно разговаривала со мной.
