ее. Она просто не может не наблюдать, в противном случае теряется весь смысл эксперимента. А эксперимент почти наверняка имеет место, равно как и выбор вкупе с испытанием, иначе все эти головоломные заморочки тоже зря: убить-то меня можно было элементарно. А Зона, как я уже успел убедиться, ничего не делает просто так. Она предельно прагматична.
Ментальная самонастройка для меня и так-то непроста, а уж в сочетании с необходимостью постоянно уворачиваться от ударов противника она переходит в категорию высшего пилотажа. Не сводя глаз с непрерывно атакующего фантома-репликанта, я пытался создать для своего сознания убедительную установку на материальность противника. Полную материальность, обоюдоострую. Такую, которая обеспечивает не только возможность наносить урон, но и получать его. Причем ставку я решил сделать на контактный бой и холодное оружие. Его холодное оружие.
Ответственность была очень велика. Когда я решусь перестать уклоняться и вступить с ним в бой, шанс у меня будет только один: если мои руки схватят пустоту, я сразу же получу удар ножом… Отринув пораженческие мысли, которые помимо всего прочего еще и мешали самонастройке, я продолжил процесс, уже просто запрещая себе думать о бесплотности и нематериальности своего врага. Казалось бы, странно: вместо того чтобы бороться с внушаемой Зоной установкой, я принял ее и вдобавок развил и усилил. В конце концов, у этого фантома двое родителей: Зона и мои мысли, а значит, реальность эта в немалой степени формируется в моей голове. Парадокс Кастанеды «не мы видим мир таким, какой он есть, а мир таков, каким мы его видим» именно здесь, в одном из самых безумных мест Зоны и в самых отчаянных обстоятельствах, должен сработать на все сто.
И когда новая картина мира наконец устоялась, мое шестое чувство сообщило мне об этом. Такое ощущение, что последний фрагмент пазла встал на отведенное ему место. Все, пора действовать.
Репликант работал ножом очень быстро, и неискушенный противник вряд ли обнаружил бы в его технике какую-нибудь уязвимость. Однако я тоже в этом деле кое-что смыслил, а потому приметил некоторую схематичность работы рук «Точилина». В частности, после некоторых круговых горизонтальных взмахов ножом его вооруженная рука отводилась слишком далеко вправо и на секунду застревала в экстремальной точке. Подкараулив один из таких моментов, я поднырнул под взмах и поймал его запястье. Мои пальцы, к счастью, не прошли сквозь призрачную плоть, а сомкнулись на вполне материальной руке. Одновременно мой правый кулак отработанным до автоматизма движением вонзился в солнечное сплетение репликанта. Полагаю, настоящий Точилин на такой прием ни за что бы не попался. Но боевая программа фантома, заложенная создательницей, вошла в циклический режим «я атакую – противник уклоняется», и когда этот самый противник вразрез с устоявшейся схемой неожиданно контратаковал, программа дала сбой. Тем более в нее вряд ли была в принципе заложена вероятность того, что на фантома может быть оказано физическое воздействие. Моя картина мира однозначно позиционировала репликанта как объект пусть чуждого происхождения, но из плоти и крови, и реальность послушно отозвалась, а потому эффект от моих действий получился точь-в-точь такой, как если бы я дрался с человеком. От удара в солнечное сплетение противник согнулся, округлив глаза, и утратил на время контроль над вооруженной рукой. Я же, не теряя ни секунды, вывернул ее и заломил ему за спину.
