— Аня не давала вам почитать мою работу? — обратился Корщиков ко мне.
— Нет, — сказал я, — кроме ваших рассказов я ничего не читал. А у вас есть своя научная работа?
— Ну, как вы уже догадались, имеется, — сказал Саша.
— И что, ее можно будет почитать?
— Конечно, — засуетился Корщиков. Он полез в нижний ящик стола, извлек оттуда папку-скоросшиватель и протянул ее мне. Его правая рука продолжала висеть от плеча, и я понял, что она у него не работает.
— Спасибо, — сказал я и принял папку.
— Я думаю, что вам не мешало бы еще почитать Владимира Шмакова. У меня есть негативы его трактовки «Священной книги Тота».
— А что это за книга? — поинтересовался я.
— Вы знаете, я тороплюсь сейчас. Вы уж не обижайтесь на меня, сказал Корщиков, — но в следующий раз я обязательно отвечу на ваш вопрос.
— Ради Бога, извините, что я вас задерживаю, — спохватился я, но все же спросил еще:
— Совершенно последний вопрос, если можно?
— Да, да, я слушаю, — остановился Корщиков у двери.
— Когда я смогу получить негативы этой книги?
— Если вы хотите побыстрее…
— Если можно, то лучше — быстрее, — обрадовался я про себя такой близкой и действительной возможности прикоснуться к чему-то невероятному.
— Меня две недели не будет на работе, — отгулы, — сказал Корщиков. Вы можете, если хотите, зайти ко мне домой, ну, хоть завтра.
— Я согласен, — сказал я. — Как к вам добраться?
— Улица Ленина, тридцать три, комната двадцать два. Это общежитие.
Я бегло записал адрес в блокнот, попрощался с Корщиковым, и он ушел.
— Это очень мужественный человек, — тихо и как-то особенно нежно произнесла Аня, и я понял, что Корщиков для нее много значит. Она грустно смотрела мне в глаза и продолжала говорить.
— Он жил на Кавказе раньше. Как-то на «Жигулях» свалился в пропасть, получил несколько переломов позвоночника и прочие повреждения тела. Занялся Востоком. Сам себя выходил. Только вот рука осталась отпечатком той трагедии…
— Ясно, — задумчиво произнес я.
Аня предложила мне чаю. И тут меня словно осенило. Я вспомнил, что Вика приобрела книгу «Возрожден ли мистицизм?» у человека тоже в очках, одно стекло — треснутое… Хотя, успокоил я себя, мало ли на свете треснутых очков!
