– Как ты могла подумать!
В следующее воскресенье Жозефина с глубокой тревогой подъехала в своем «родстере» к железнодорожной станции. Она испытала облегчение, увидев, что Джон подстригся и выглядел очень крупным, мощным и выделяющимся из толпы любителей тенниса, прибывшей на том же поезде. Но, обнаружив, что он нервничает, она полчаса катала его по Лейк-Форест.
– А это чей дом? – постоянно спрашивал он. – А кто эти двое, о которых ты сейчас говорила?
– Ах, да не знаю я; просто люди какие-то. За обедом гостей не будет, только семья и еще один парень, Говард Пейдж; мы с ним знакомы с детства.
– Ах, эти парни, с которыми ты знакома с детства! – вздохнул он. – И почему меня не было среди них?
– Но ты ведь не хочешь быть таким, как они? Ты хочешь стать лучшим в мире писателем.
В гостиной дома Перри Джон Бейли уставился на фотографию с подружками невесты с прошлогодней свадьбы сестры Жозефины. Затем прибыл Говард Пейдж, студент младшего курса из Нью-Хейвена, и они поговорили о теннисе: племянник миссис Макри выступал великолепно, и сегодня вечером в финале у него был отличный шанс на победу. Когда прямо перед обедом на первый этаж спустилась миссис Перри, Джон Бейли не смог удержаться, чтобы не развернуться к ней неожиданно спиной и не пройтись туда-сюда по комнате, притворяясь, что чувствует себя как дома. В душе он был уверен, что он – лучше всех этих людей, и ему было невыносимо, что они об этом не догадываются.
Горничная позвала его к телефону, и Жозефина услышала, как он сказал в трубку: «Я ничего не мог поделать. Ты не имеешь права мне сюда звонить!» Именно из-за того, что его жена напомнила о своем существовании, Жозефина увернулась от его поцелуя и вместо этого поместила его в свои платонические грезы, которые не развеются до тех пор, пока Провидение его не освободит.
За обедом она с облегчением заметила, что Джон Бейли и ее отец друг другу понравились. О негритянских погромах Джон знал все, что только можно, и рассказывал блестяще, и Жозефина заметила, каким тощим и постным выглядел рядом с ним Говард Пейдж.
Джона Бейли вновь вызвали к телефону; на сей раз он покинул комнату с восклицанием, произнес в трубку ровно три слова и резко повесил ее на место.
Вернувшись за стол, он шепнул Жозефине:
– Не могла бы ты сказать горничной, чтобы она говорила, что меня нет, если она сюда еще позвонит?
Жозефина принялась спорить с матерью:
– Я не понимаю, какой смысл устраивать дебют в свете, если вместо этого я могу стать актрисой?
