Четыре жизни Василия Аксенова | страница 36
Все «подписанты» были подвергнуты публичному шельмованию, а члены партии, не пожелавшие покаяться и не выдавшие организаторов сбора подписей, исключены из партии со всеми вытекающими из этого последствиями: их имена не могли отныне появляться в печати, что означало запрет на профессию писателя.
В августе 1968-го советские танки вошли в Прагу: Советский Союз и его сателлиты (страны социалистического лагеря) оккупировали взбунтовавшуюся Чехословакию.
Все это есть и в аксеновском романе. И конечно, «Старинная студенческая песня» Окуджавы цитируется. Но при этом в главе «1968, август. Посиделки» начинает вдруг звучать новая тема.
Жена Тушинского Татьяна во время «посиделок» ставит перед друзьями прямой вопрос, что они выбирают: предательство или сострадание? «Мне кажется, что после хрущевского опороса наши мальчики склоняются к первому, – говорит Татьяна. – Они забздели, что их перестанут печатать и выпускать за границу. <…> Предали, по-блядски предали нашу… поэзию, говнюки, неужели и этого вы не понимаете? Вам дан поэтический дар, а вы его расходуете, чтобы умаслить кретинических хмырей аппарата!»[63]. При этом она «тыкает» пальцем в своего мужа, который «катает свою мегаломаническую бредовину (поэма Евтушенко «Братская ГЭС». – В. Е.) на четыре с половиной тысячи строк!»[64]. А потом упрекает в приспособленчестве и Андреотиса за его поэму о Ленине «Лонжюмо» и за стихотворение «Уберите Ленина с денег!». «Да куда ж его с денег-то перетащить? На туалетную бумагу, что ли?»[65] – заключает она в сердцах.
А потом, когда все разошлись (глава «1968, тянется август, середина, ночь. Фрондер»), Ваксон, оставшись один, обдумывает происшедшее, вспоминает закончившуюся вечеринку: «Только что вдали по аллее прошли два высоких друга. Свернули направо <…> Почему я их не догнал? В прошлом году этого бы не случилось. В прошлом году я бы их, моих друзей, запросто догнал, и мы бы вместе начали хохмить и подтрунивать друг над другом. Что-то изменилось за два года, за год. Эти посиделки были подсознательной попыткой что-то восстановить, но что-то изменилось и после посиделок. Мы идем в разных направлениях. Ян и Роб влекутся в категорию „хороших ребят“, а он подтягивается к „категорически не очень хорошим“»[66].
Мысль о необходимости единения (вспомним предостережение японского гадальщика) внушал героям и «Дух Пролетающий-Мгновенно-Тающий», который по воле автора веет над ними на протяжении всего романа: «Ведь каждый из вас жаждет отступить от тщеславия и проявить преданность своей таинственной страсти, поэзии. И страсть сия вас стремится объединить»