Владимир Кузнецов
Плетение
Уже несколько дней этот город не видел солнца. Густая пелена облаков затянула небо. Темное-серое утро, светло-серый день, темно-серый вечер. И ночь, непроглядно-черная, бесконечная, разрезанная хирургическими ножами ксеноновых фар, с мертвенно-бледными опухолями неоновых витрин и битым стеклом радужно-маслянистых луж. Дождь лил по десять часов подряд, прекращаясь ненадолго, чтобы снова зарядить. Монотонное, унылое шелестение капель, дробь жестяных карнизов, гулкий плеск в забитых мусором ливневках. Редкий свет в окнах, сквозь плотные шторы и жалюзи – желтушные полосы на жухлых газонах. Лето, беспечное лето – нечаянное затишье – оно ушло, за ним растворился во влажной темноте сентябрь с его нежным теплом последних солнечных дней. Долгая ночь наложила на город свой отпечаток. Теперь днем он словно дремал, по-настоящему просыпаясь только после заката. В густой чернильной темноте с мокрым шорохом проносились машины; яркие вывески клубов и кабаков резали глаз, настойчиво засасывая в свое теплое, прокуренное нутро; мутные тени сновали в темноте бетонных кварталов, там, где никогда не было фонарей. Монотонно потрескивали, гудели высоковольтные провода на окраинах, сонно вскаркивали вороны в парке, уже двадцать лет как заброшенном, превратившемся во что-то среднее между непролазной чащей и свалкой бытового мусора.
Семнадцать минут седьмого. Четыре цифры на экране смартфона. Ровно в эту минуту невидимое отсюда солнце полностью скрылось за горизонтом. Густые облака и мерцающее электрическое зарево городских кварталов мешали определить этот момент. Из-за них сумерки казались темнотой, но до этой минуты солнце все еще находилось на этой стороне земного шара. А теперь нет.
Бледное свечение матрицы вычерчивает в темноте хозяйку гаджета. Серое пальто, серый капюшон, серая кепка. Руки в обрезанных перчатках, худые, тонкие пальцы с короткими некрашеными ногтями. Угловатое лицо, блеск очков в толстой черной оправе. Вада потушила экран и убрала аппарат во внешний клапан рюкзака. Темнота снова укутала ее своим влажным покрывалом, спрятала от посторонних глаз. Ее выдавали только шаги – тихий плеск луж, которые за пару дождливых дней разлились на весь тротуар.
Старые районы. Унылое, забытое, пустынное место. Двухэтажные бараки-дома на просевших фундаментах, растрескавшаяся штукатурка стен, омерзительно-желтая, разрисованная похабными надписями. Здесь доживали свой век старики, одинокие и никому не нужные. Среди жилых домов, полупустых, темных, встречались и заброшенные – пялились слепыми провалами выбитых окон, смердели гарью бомжацких костров, кислой вонью экскрементов. Дворы густо заросли деревьями и кустарником, остатки старых гаражей торчали гнилыми зубами поверх этого буйства. Прямо во дворах были устроены погреба – квадратные люки в земле с низкорослыми, ржавыми грибами вентиляционных труб. На толстых петлях висели тяжелые замки.
