Женщина рывком открыла дверь. На пороге никого не было, мальчик покинул магазин вместе с остальными клиентами. Она заторопилась.
Оплатила бензин и вновь очутилась на улице. Ветер усиливался. Целлофановая птица кружилась по площадке, исполняла глумливый танец и льнула к сапожкам. Горец в комбинезоне кормил ее «фольксваген» из шланга с серебристым клювом.
«Тух!» – тяжело ударило за спиной, и женщина вздрогнула.
«Тух!»
Вдоль заваленного листвой отбойника двигался бродяга. Косматую башку венчала кепка с вороном (да нет же – с кондором!), в бороде запутались перья, и прелые листья, и крысиные хвосты. Вельветовая куртка в заплатах, штанины связаны узлом под брюхом половинчатого человека. Обрубок водружен на деревянную подставку с колесиками. В каждой руке по кирпичу, черному, как закаменелые буханки бородинского, и он (тух! тух!) вколачивает кирпичи в асфальт, подтягивая себя все ближе к заправке.
Зрачки – два репейника под сросшимися бровями – колюче уцепились за женщину. Она попятилась, скорее, в автомобиль. А инвалид распахнул рот, демонстрируя пеньки гнилых зубов, и хрипло закаркал.
– Эх, здорово! – подытожил Женя Самохин, играя магнитными шариками.
Желудок благодушно переваривал мягкую свинину, ноги грели пушистые валенки, а на сердце было светло от выпитой водки. И казались неважными финансовые загвоздки, столичная суета, изжившие себя отношения с девушкой. Ведь вот же, как прежде, остывает уголь в мангале, коптятся сигаретным дымом своды дачной беседки, и лучший друг деловито очищает от фольги картошку, обжигая пальцы об ее золотое нутро. Разве что завтра возраст напомнит о себе похмельем, и гул в ушах проводит на автовокзал. До следующего раза, брат.
Тимка Коротич сидел рядом, большой, основательный, невозмутимый. Стена из поговорки, надежная, валун к лобастому валуну, стена, охраняющая крепость. С таким товарищем – хоть в бой, хоть во враждебный соседний район сливами лакомиться. У женщин нюх на людей вроде Тимы: и семьянин, и трудяга. С руками рвут.
За дачным поселком, за бугристыми холмами горнорудных отвалов заворочался сердитый гром. Ветер подул со стороны карьера, хлестнул мокрым. Пусть гроза – шашлык они доели и дворняг не обидели, теперь можно под крышу, где возле печки славно вопрошать у самого себя: «А помнишь? А как в затопленном карьере купались? А девочек наших, летних, в веснушках, провинциально-очаровательных? И бодуна нет – вскочил, и на пляж! Чего примолк, Тимофей?»
