Дэвид выразительно кивал, как бы подтверждая каждое сказанное Джульеттой слово. Накатив обаяния по полной. Придерживаясь той линии поведения, что и она.
Унтер-офицер коротко отдал команду, едва шевельнув при этом пальцами. И Джульетта, как на грех, не разобрала, что он сказал.
Рядового Райнера командир недолюбливал. Брюки, в соответствии с формой одежды вермахта, носились на подтяжках, а не с брючным ремнем. Поэтому, чтобы облегчиться по большой нужде, приходилось раздеваться чуть ли не полностью. Чтобы не замерзнуть насмерть, так-как брюки сзади были скроены выше пояса, солдаты приспособились ходить в туалет, не снимая штанов, и разрезали их по заднему шву. В его подразделении пример подобной изобретательности проявил Райнер. С тех пор он стал козлом отпущения, которому поручались дела сомнительного характера.
Отяжелевший, медленный Райнер, вялый от постоянного поноса, подошел к Дэвиду и довольно грубо обхлопал его, на предмет обнаружения оружия, взрывчатки или колющие-режущих предметов. Ничего не найдя, он пошел к девушке…
Унтер-офицер отдалился на несколько шагов и теперь пристально всматривался в «актеров», поправляя наушники шерстяного шлема.
Райнер Джульетту откровенно лапал, совершенно не церемонясь с ее девичьими чувствами. Она тряслась как лист осиновый. Глаза выражали муку, сродни безумию.
Джульетта и думать забыла про эти деньги, которые медленный фриц сейчас выгреб из ее кармана и передал в горсти унтер-офицеру. Тот, какое-то время, разглядывал бумажные деньги, но выбрал одну из монет. Покрутил ее в своих длинных пальцах и прочитал вслух:
— Банк России.
Он так быстро швырнул монету в лицо Дэвиду, что тот не успел заслониться.
— Кто ты на самом деле, фекалий лобковой вши?!
Агент времени, пытаясь вызвать жалость к себе, потер образовавшуюся на лбу ссадину. Не забывая глуповато улыбаться.
— Это нам русские заплатили за концерт, — с драматическим надрывом призналась девушка, плаксиво вступившись за Дэвида. — Мы просили концентраты или, хотя бы, несколько буханок хлеба, но они не дали… — ее глаза требовали милосердия от унтер-офицера, с запахом пота, табака и ваксы. Она врала глупо, твердо уверенная, что делает это виртуозно. — Он играет на барабане и трубе. И совсем не говорит по немецки. А сейчас остался без инструментов. Хотя многие годы служил в оркестре в Ла Скало. Но тот теперь разрушен, — ее голос звенел, словно скрипучая струна, которая вот-вот лопнет.
— Актер с погорелого театра, — отчетливо произнес надтреснутым голосом унтер-офицер и коротко ударил Дэвида кулаком в лицо.
