— Здорово, В. К.! Какого дьявола ты там, у Билла Уорнера, затеял?
Рэтлиф сказал, не слезая с козел:
— Так. Значит, он меня обошел.
— Пятьдесят коз! — кричал старик. — Слыхал я об одном человеке, который десять центов платит, только бы избавиться от пары коз, но сроду не слыхивал, чтоб кто-нибудь их покупал, да еще разом полсотни!
— Он ловкий малый, — сказал Рэтлиф. — Если купил полсотни, то, верно, знает, что ему ровно столько и понадобится.
— Да, ловкий малый. Ишь ты, пятьдесят коз. Вот адово племя! Тьфу! А у меня есть еще стадо, сказать — не соврать, курятник доверху набить можно. Может, возьмешь?
— Нет, — сказал Рэтлиф. — Мне нужны были именно те пятьдесят.
— Я тебе их даром отдам. И еще четвертак приплачу, только бы они мне глаза не мозолили.
— Благодарю, — сказал Рэтлиф. — Что ж, придется отнести это на счет накладных расходов.
— Пятьдесят коз, — сказал старик. — Оставайся обедать.
— Благодарю, — сказал Рэтлиф. — Боюсь, я и так уж слишком много времени.
Он вернулся в Балку — одна долгая миля до реки, а потом одна короткая, за рекой, — маленькие крепкие лошадки бежали хоть и не дружно, зато резво. Чалая лошадь все стояла у лавки, и люди все сидели на галерее, но Рэтлиф не остановился. Он доехал до дома миссис Лпттлджон, привязал лошадей к загородке, а сам поднялся на веранду, откуда ему была видна лавка. Из кухни у него за спиной уже доносился запах стряпни, и люди на галерее скоро стали расходиться, так как дело шло к полудню, а чалая лошадь все еще стояла на прежнем месте. «Да, — подумал Рэтлиф. — Прижал он Джоди. Если человек отберет у тебя жену, остается одно — застрелить его, и тогда тебе полегчает. Но если кто отберет лошадь…»
Позади него раздался голос миссис Литтлджон:
— А я и не знала, что вы вернулись. Будете обедать?
— Да, мэм. Вот только сперва схожу в лавку. Я не долго.
Она вернулась в дом. Он вынул из бумажника два векселя, один положил во внутренний карман пальто, другой — в нагрудный карман рубашки и пошел по дороге прямо в мартовский полдень, ступая по полуденной, плотно прибитой пыли, вдыхая бездыханный, недвижный воздух полудня, поднялся на крыльцо и пересек опустевшую галерею, заплеванную табаком и изрезанную ножами. Лавка внутри была как пещера — темная, прохладная, пропахшая сыром и кожей; глаза не сразу привыкли к темноте. Потом он увидел серую кепку, белую рубашку, крошечный галстук бабочкой, жующие челюсти. Сноупс взглянул на него.
— Вы меня обошли, — сказал Рэтлиф. — Сколько?
