Владимир Павлович Федоровский дожидался в своем тесном кабинетике свежих вечерних газет, которые приносил пожилой француз месье Поль, инвалид, потерявший руку под Верденом. Пунктуальный месье Поль сегодня задерживался. Федоровский встал из-за своего стола, подошел к окну, выходящему на шумную парижскую рю де Басси. Мелкий нудный дождь немного приглушал шум вечерней улицы, доходящий и сюда, на пятый этаж, где в мансарде Федоровскому удалось снять по сходной цене помещение для редакции. Летом раскаленная железная крыша источала нестерпимую жару, зимой же в комнатах было сыро и холодно, прижимистый домовладелец экономил на отоплении, не особенно заботясь о комфорте для иностранцев. Федоровский как-то пожаловался хозяину, однако тот отшутился в том смысле, что в России чуть ли не круглый год морозы, и русским холод не страшен.
Из оконных щелей несло сыростью. Федоровский зябко поежился, ругнув эту гнилую французскую зиму, а заодно и скрягу хозяина. «Надо же — третий день не переставая льет, и это — в январе. А у нас сейчас морозец, должно быть, крепкий стоит, крещенский».
Тяжело дыша от подъема по крутой лестнице, в комнату вошел месье Поль в мокром дождевике, поздоровался и протянул пачку газет и писем. Здесь было заведено, что почту получает лично редактор, секретаря у Федоровского не было. Федоровский порылся в карманах, нашел несколько сантимов, вручил их почтальону и тот, поблагодарив, удалился.
Покончив с просмотром вечерних газет, Федоровский взялся за письма. Их сегодня, впрочем, как и вообще в последнее время, было немного. На столе лежали разноцветные конверты с французскими, немецкими, чехословацкими, югославскими, болгарскими марками. Не вскрывая конвертов, редактор уже знал суть писем: сетования на эмигрантское существование, маниакальные прожекты свержения власти большевиков в Совдепии, сентиментальные стихи недоучившихся гимназисток, хвастливые воспоминания белых офицеров о том, как они бились за веру, царя и отечество… Редко какой адресат выходил за пределы привычных тем эмигрантской жизни.
Перебирая конверты, Федоровский не заметил, что разложил их наподобие пасьянса. Он задумчиво разглядывал «пасьянс», словно хотел прочитать в нем свою судьбу. До сих пор жизнь его не баловала. Разве о таком будущем мечтал на родине он, молодой, подающий надежды публицист? Его полные обличительного пафоса, несколько напыщенные статьи не оставались не замеченными читателями социал-демократической печати. В своих статьях он не раз подчеркивал, что не разделяет «крайностей большевизма». После революции он окончательно понял: с большевиками ему не по пути. Жестокая логика классовой борьбы привела бывшего социал-демократа в стан тех, кто с оружием в руках боролся против большевиков. Федоровский не брал в руки винтовку: его оружием было, как и раньше, слово, только теперь он обращал его против своих вчерашних соратников по партии.
