— Да при чем здесь колледжи?
— Ты что, не понимаешь? И это после того, как ты накропал все эти штуки и попал в «Кто есть кто»? Господи, какая же ты тупая задница, раз ничего не понимаешь!
— В два часа ночи мне очень трудно что-нибудь понять. Мы могли бы встретиться днем, когда моя голова хоть что-то соображает.
— Никаких больше разговоров. Разговор окончен.
И все же он звонил мне снова. Должно быть, Ринальдо Кантабиле звонил еще раз десять. Покойный Фон Гумбольдт Флейшер тоже использовал драматургию ночи, чтобы доставать и изводить людей.
Приостановить платеж посоветовал мне Джордж Свибел. Мы подружились с ним еще в пятом классе, а дружба с такими ребятами так и осталась для меня святой. Сколько раз мне советовали избавиться от этой ужасной слабости, точнее даже зависимости от детской дружбы. Джордж когда-то был актером, но давным-давно ушел со сцены и стал подрядчиком. Это дородный румяный парень; в его одежде, манерах, да и во всей его жизни нет никаких приглушенных тонов. Долгие годы он оставался моим добровольным экспертом по преступному миру. Рассказывал мне об уголовниках, проститутках, скачках, рэкете, наркотиках, политиках и операциях мафии. Бывая на радио, телевидении, вращаясь в журналистских кругах, он все время расширял свои связи «среди чистых и нечистых», как он говаривал. Меня он относил как раз к «чистым», хотя я ни на что такое не претендую. Просто объясняю, как относился ко мне Джордж.
— Деньги ты потерял за моим кухонным столом, и тебе придется меня выслушать, — заявил он. — Эти придурки обжучили тебя.
— Ну, тогда ты должен был уличить их. Кантабиле прав.
— Ни черта он не прав, и вообще — он ничтожество. Если бы он задолжал тебе три бакса, тебе бы пришлось за ним гоняться, чтобы вернуть их. А кроме того, он был под кайфом.
— Я не заметил.
— Ты вообще ничего не замечаешь. Я десяток раз подмигивал тебе.
— Не видел. Не помню…
— Кантабиле все время на тебя работал. Он запорошил тебе глаза. Как дымовой шашкой. Трепался об искусстве, о культуре и психологии, о клубе «Книга месяца» и похвалялся своей образованной женой. В общем, поимел тебя вовсю. И какую бы тему я ни просил тебя не затрагивать, ты только о ней и распространялся.
— Джордж, эти его ночные звонки вымотали меня. Я ему заплачу. Почему нет? Я всем плачу. Сдыхаться бы этого подонка.
— Не плати! — Театр научил Джорджа пугаться и ужасать, выпучивать глаза и взвивать голос в драматическом крещендо. Он выкрикнул: — Чарли, не смей!
