Ганя рванулся в коридор, я за ним, Люда с далевским томом встала у выхода из комнаты. Ганя потянул язычок замка и медленно, очень медленно — намеренно, что ли? — открыл дверь. На пороге стоял аккуратный маленький старичок в синем плаще болонья — это в жару-то? — и в мохнатой огромной кепке — «аэродроме». Кепка делала старичка похожим на одного из семерых диснеевских гномов — на какого, уж не помню, не до гномов мне было, да и фильм-то смотрел сто лет назад. Старичок снял кепку — «аэродром», вытер потную лысинку беленьким платочком, представился достойно и неторопливо:
— Агент Госстраха Кокшенов. Звать-величать будете Михал Михалычем.
Грубый Ганька не любил вмешательства в личную жизнь, а Госстрах как раз этим и занимается.
— С чего вы взяли, что будем? — спросил он. — Не будем, папаша, потому что страховать нам нечего. Фаталисты мы, понял?
Старичок спрятал платочек, улыбнулся беззлобно и даже с мягкостью непонятной.
— Я тебе не папаша, мальчик. У тебя свой есть, законный, дай ему бог терпения жить с тобой. И страховаться у меня вы будете, будете, ибо… — тут он поднял вверх указательный палец, да нет, пальчик махонький, повторил: — Ибо страхую я жизни человечьи от Непонятного…
Он так и сказал — Непонятного, и большая буква в этом слове слышалась за версту, все ее услышали: и я, и Ганька, и Люда преумная, которая и спросила тут же:
— Что под Непонятным считать, Михал Михалыч?
Он заметил мне с укоризной:
— Может, в дом впустите?
А я засуетился, ногой зашаркал, будто гость пришел важней некуда.
— Проходите, проходите сюда, в кабинет, садитесь, пожалуйста, поудобнее, поудобнее…
Ганька шел сзади, хмыкал. Я обернулся, поймал его удивленный взгляд, подмигнул ему: подожди, парень, сейчас все поймешь сам. А старичок уселся в кресло, кепкой своей прикрыл худые коленки, обтянутые белыми чесучовыми брюками, заговорил:
— На ваш вопрос, умная девушка, отвечу так: все то Непонятное, что помимо нас существует и нет ему в нас объяснения.
— В нас? — переспросила Люда.
— Именно, именно, — закивал старичок, — поскольку всякие необъяснимые научные явления воспринимаются нами как нечто реальное, то мы верим, что найдется им со временем объяснение. Мол, не зря ученые зарплату два раза в месяц получают. К примеру, гравитация… Полети я сейчас — удивительно будет и необъяснимо. Наукой сегодняшней необъяснимо. А в нас тому есть объяснение: не научное, нет — обывательское, но с верой в науку великолепную. Полетел Михал Михалыч — значит, антигравитатор какой-то изобретен. В принципе возможно. А вот достань я сейчас бутылку замшелую, зеленую, в водорослях вонючих, и вылези оттуда джинн с бородищей, в шароварах заморских, пророкочи он чего-нибудь о трех желаниях — так то и будет Непонятное. Иначе — сказка ненаучная. Нет веры к ней в нас самих, нет и не будет. Или вот приметы всякие…
