— И была бы совершенно справедлива, — заметил Федор Федорыч, — потому что мы бы действительно стояли выше их, всем превосходством наших петербургских портных перед здешними.
Посвятив себя в герои, мы успокоились и несколько минут молча попивали раулевское вино.
— Где вы сегодня вечером? — спросил я.
— В клубе. А вы?
— У Домашневых, я думаю; я еще не был у них вечером. Вы их знаете?
— Как же! Я помню Вареньку, когда она еще играла в куклы, а теперь и сама она готова в игрушки, — сказал, вздохнув, Федор Федорыч.
— Вам жаль ее? — спросил я.
— Очень! Потому что она будет забавлять вас, а не меня.
— Почему же меня?
— Да потому, что вы прежде явились. А у вас ее не вырвешь.
— Послушайте, Федор Федорыч, — сказал я, — я очень рад, что речь зашла про Вареньку: давно хотел с вами посоветоваться.
— Напрасно! — прервал меня Федор Федорыч. — Я никогда не даю советов, потому что не люблю принимать на себя чужую вину впоследствии. Впрочем, вам советовать можно: вы человек умный и потому, наверное, сделаете по-своему; я слушаю.
— Я с вами буду говорить прямо, — продолжал я, — потому что обиняками вас не обманешь, и к тому же вы такой человек, что если вам скажут что-нибудь и по секрету, так вы и тут никому пересказывать не будете. Вот видите ли, я с Варенькой в таком положении, от которого весьма близко к короткости и разрыву.
— То есть она в вас влюблена, а вы в ожидании будущего отдалили ее от себя; я договариваю за вас, потому что вы хотели говорить прямо.
— Положим, что так, — отвечал я. — Сойтись мне с ней легко, но это ни к чему не поведет, потому что я на ней жениться не намерен; с другой стороны, я имею самолюбие думать, что разрыв со мной много опечалит ее; теперь вот в чем вопрос: должно ли жертвовать ею в настоящем из опасения худшего будущего?
Федор Федорыч расхохотался.
— Вы сделали этот вопрос таким гуманным, как будто представляете его филантропическому обществу, — сказал он. — Мне вы могли сказать просто: если я теперь расстанусь с Варенькой, мне будет ужасно скучно. Если я буду ее завлекать для своей забавы, то могу впоследствии попасться в хлопоты. И потому следует ли скучать теперь из опасения большей скуки в будущем? На это я вам, пожалуй, отвечу, только скажите наперед откровенно: зачем вы меня спрашиваете?
— Вы несносны, Федор Федорыч! — отвечал я. — С вами непременно надо называть всякую вещь ее именем, иначе вы сами назовете. Делать нечего, принимаю ваше условие. Я спрашиваю вашего совета совсем не для того, чтобы ему последовать, потому что в делах чувств очень часто не слушаешь даже самого себя; но вопрос, который я вам предлагаю, очень любопытен. И в вас, и во мне, и в других из нашей братии, два человека. Первое: человек просто честный, то есть человек в абсолютном значении этого слова; второе: человек честный светский. Первый должен бы идти прямой дорогой к цели. Второй идет по тому же направлению, стараясь сколько можно спокойнее для себя совершить путешествие, и потому иногда вынужден позволять себе маленькие отклонения. Завлекать молоденькую девочку ради собственного удовольствия, говоря откровенно, дело не совсем чистое; а между тем покойный Печорин, не смотря на то, что скомпрометировал княжну Мэри, был весьма порядочный человек. Вы мне не будете отвечать как педант, и потому мне ваше мнение будет интересно, как мнение светского и умного человека. Повторяю: я спрашиваю вашего совета чисто из любопытства.
