Нет, сейчас не время думать об этом! Я взял из рук Брендона мантию, которую он принес для меня, и быстро облачился в нее. Теперь мы все трое были в алом и золотом. Как-то не сговариваясь мы дружно решили, что будем представлять в Хаосе Свет.
— Ты готова? — обратился я к Бренде.
— Я всегда готова, — ответила сестра, усаживаясь в кресло. Она взглянула на Брендона — тот ласково улыбнулся ей на прощание.
Я взял брата и дочь за руки и мысленно потянулся вдоль Формирующих к самым их Истокам. Передо мной повис Образ Источника, меня переполнила Сила.
Я попытался как можно четче представить цель нашего путешествия: искривленное пространство, пол, выложенный разноцветными плитами, высокий сводчатый потолок, роспись на стенах, вызывающая в памяти строки из Дантова «Ада».
Путь из Сумерек в Хаос… Лента дороги, концы которой смыкаются, превращая ее в лист Мебиуса…
Можно следовать по этой дороге и так попасть в пункт назначения, но можно, не двигаясь с места, проткнуть в ней крохотную дырочку и выйти с обратной стороны — результат будет один и тот же…
Пространство и время сворачиваются в лист Мебиуса…
Тонкая струя энергии из глубин Источника — такая же острая для ткани пространства-времени, как лазерный скальпель хирурга для ткани человеческого тела…
Укол!..
Прокол!
На короткое мгновение фиолетовая дымка окутала мир вокруг нас. Потом она исчезла, но мир уже стал другим. Нелинейным, неевклидовым.
Хаос. Преддверие Ада… Если не сам Ад…
Мы оказались в Чертогах Смерти. Над нами нависал сводчатый потолок, под нашими ногами во все стороны разбегались разноцветные плиты, на стенах…
Из груди Пенелопы вырвался возглас восхищения. Со смешанным чувством восторга и суеверного ужаса она увлеченно рассматривала фрески. В моей памяти тут же всплыло множество мелких деталей, которым я поначалу не придал особого значения; я вспомнил о нескольких десятках картин, развешанных по всему дому, большинство из которых явно были написаны одной и той же рукой; я вспомнил лесенку, ведущую со второго этажа на чердак, видимо, в студию, и наконец до меня дошло, что Пенелопа — художник!
«А чтоб мне пусто было! — мысленно выругал я себя. — Какой же я отец, если мне до сих пор не пришло в голову поинтересоваться, чем занимается моя дочь…»
Брендона, судя по всему, мало трогала живопись. В отличие от Пенелопы, он лишь бегло скользнул взглядом по стенам, поглядел вверх, зябко повел плечами, затем обратил свой взор на меня. Глаза его сияли. Да, он увлекался Искусством — но Искусством иного рода.
