— Ты называешь их пушистиками? — спросил я, потому как нужно было что-то сказать.
— Умгу… — Пенелопа отложила полотенце, села в свое кресло и погладила по золотой шерстке одну из зверушек, которая тут же забралась к ней на колени. — Очень милые и забавные создания. Товарищи моих детских игр.
— Диана называла их просто зверушками, — заметил я.
— Знаю. Пушистиками их прозвала тетя Юнона.
— Ты часто видишься с ней?
— Довольно часто. Твоя мать одна из немногих, кто не чурается меня. Последний раз она была здесь в конце сиесты… — Пенелопа сделала паузу и взглянула на настенные часы, циферблат которых был разделен на шестнадцать равных частей. — Даже не верится! С тех пор прошло лишь полтора периода, а мне кажется — несколько циклов. Меня так взволновало известие о твоем появлении, что я даже утратила чувство времени.
— Ты ждала меня?
— О да! Я была уверена, что ты придешь сюда. Ты не мог не прийти.
Я посмотрел ей в глаза и понял, что она действительно ждала меня. Ждала, позабыв обо всем на свете. Ждала с нетерпением, с верой, с надеждой. А может, и с любовью…
— Я не мог не прийти, — утвердительно произнес я. — Первым делом я пришел сюда, хоть и не знал, что здесь живешь ты.
— Ты еще не виделся ни с кем из родственников? Даже с матерью?
— Нет, — ответил я, нахмурившись. — Я лишь разговаривал с ней по зеркалу. Только один раз, да и то не до конца. Я не имею ни малейшего представления, где она сейчас, что с ней, как она поживает.
— Юнона теперь королева Марса, — сказала Пенелопа. — Три года назад она вышла замуж за короля Валерия Ареса, который ради нее развелся с прежней женой.
Я тяжело вздохнул. Мысль о том, что моя мать делит постель с другим мужчиной, не с отцом, была неприятна мне, вызывала во всем моем существе решительный протест. Я был еще очень молод, чтобы смириться с тем, что каждый Властелин в течение своей долгой жизни вступает в брак по нескольку раз; это казалось мне диким, противоестественным. Как и любой сын, я воспринимал мать в качестве своей собственности, ревнуя ее даже к отцу и братьям — а что уж говорить о совершенно постороннем, чужом мне человеке. Может быть, это звучит слишком по-фрейдовски, то есть классически, но классика потому и бессмертна, что никогда не теряет своей актуальности. Истина остается истиной, даже если она стара, как мир.
— Представляю, каково тебе, — участливо произнесла Пенелопа. — Твой брат Брендон тоже очень болезненно воспринял замужество Юноны.
