Уверенная в догадке, убедила мать Френсис подождать с осуществлением ее желания изолировать Хуану от нашего милого общества, и, испросив разрешения порыться в сумке, выбрала нужный, как мне казалось, зажим-пинцетик. С его помощью я, как можно бережнее, извлекла из подпорченного грозой платья инфанты цветные капельки витража.
Взволнованное происходящим дыхание аббатисы выравнивалось по мере того, как росла горка преступных капелек на расстеленной рядом тряпочке.
– Мне нужны краски и кисти, – потребовала я, и ровно через час мне их доставили.
Запершись в приемной, куда не допускался никто на время починки монастырского имущества, кроме матери Френсис, конечно, я вернула чуть было не подвергшейся обструкции картине ее первозданную красоту, получив в благодарность от аббатисы задумчивый взгляд и новый вимпл.
Полюбовавшись еще раз алтарем, я вышла из часовни.
Меня ждала настоятельница.
Цифры. Я почему-то должна их запомнить. Но не могу. Уже на третьей сбиваюсь. Возвращаюсь к началу ряда и… опять то же самое.
Я спешу. Мне кажется, исписанный именами и цифрами листок вот-вот исчезнет.
Очередная попытка тоже не увенчалась успехом.
Разочарованная, просыпаюсь.
Что это за сон? Он снится мне уже третий раз. И третий раз вызывает ощущение беспокойства и страха. Страха, что я не успею разгадать эту цепочку символов. А, если не успею, то произойдет нечто страшное и неотвратимое. А, что может произойти страшнее того, что уже случилось со мной? С чужим именем, чужой для меня внешностью, чужой жизнью.
Я зарылась в подушку. Кто же я, на самом деле? Старания вспомнить хоть что-то неизменно натыкались на некий непробиваемый блок с ячейками. От которых ключи выбросили.
Взглянула в окно. До рассвета еще далеко. Зубчатая стена монастыря прямо напротив окна моей кельи еще утопает в непроглядной темени. И те же „зубчики“ первыми сообщают о восходе, чернясь на фоне светлеющего неба.
Стена надежно преграждает путь сюда кому бы то ни было, кроме лиц королевской семьи, пожелавших расстаться с тревогами внешнего мира. Таким образом, я оказалась в окружении весьма знатных дам, включая родную сестру Филиппа Испанского Марию, обоснованно заподозрившую меня тогда в часовне в лукавстве. Не скажу, что подобное соседство оставило меня равнодушной, но я воспринимала их всех как героев давно забытой сказки, и, может быть, поэтому мои отношения с ними не складывались. Для меня они жили „понарошку“. Кроме Маргариты, моей ровесницы, если отвлечься на минуточку от разделяющих нас пятьсот лет. Мы подружились почти сразу. Но и с ней я не делилась моей тайной.
