Многие видные бойцы сошли с дистанции. Омар Хайям выбыл в культурной битве на поясах. Рабиндранат Тагор уступил в культуре перетягивания каната. Хемингуэй неожиданно для всех проиграл схватку по культуре пития, слишком высоким для него оказался градус борьбы.
Словом, много всего было. И только двое дошли до финала. Пушкин и классик белорусской литературы Ян Барщевский. Последнему было, конечно, легче – публика за него, судьи благоволят, царь белорусский на многое глаза закрывает.
Осталась последняя битва. Битва на ринге поварской культуры. И судьей в ней будет сам белорусский царь.
Первым выпало ходить Барщевскому. Он направился в направлении белорусского царя, неся на вытянутых руках тарелку с драниками. Царь, заранее сделав довольное лицо, подцепил золотой вилкой драник, поднес ко рту, откусил, пожевал…
Неимоверным напряжением мускулов удерживая лицо от перекашивания, царь проглотил драник, выдохнул и произнес:
– Очень хорошо. Просто великолепно. Мы довольны. Оценка пять и девять.
Белорусский классик Борщевский скрестил руки на груди и бросил на Пушкина презрительный взгляд. Вроде бы даже собрался сплюнуть и лишь в последний момент удержался.
Пришла очередь Пушкина. Он поднес царю свою тарелку. Со своим блюдом. Им лично приготовленным. Собственными Пушкинскими руками.
– Что это? – спросил царь, ковыряя золотой вилкой зеленоватую массу.
– Капуста по-литовски, ваше сиятельство, – сказал Пушкин. – Блюдо такое. Из дружественной нам литовской кухни. Литовцы, они же тоже славяне, западные только. Да, малость испорченные чужой кухней. Но ведь все еще можно исправить, вспомнив традиции и принципы. И вот этой своей капустой я хочу утвердить единство и неразрывную общность славянских культур. Этой капустой я хочу подчеркнуть, что все еще у нас впереди и еще ничего не потеряно. Этой капустой я хочу внести свой вклад в развитие дружбы братских славянских народов. Этой капустой я хочу, наконец, восславить панславянство и, в конечном счете, сплотить всю Европу!
– Вот оно даже как… – проговорил царь, после чего подцепил на вилку кусок зеленой Пушкинской стряпни и осторожно надкусил. А до того как откусить он уже заранее сморщился – наверное, чтобы дать понять Пушкину, что нет у того шансов супротив классика белорусской литературы.
Потом царь принялся жевать – медленно, закатив глаза к небу. И лицо его постепенно прояснялось, глаза добрели, морщины разглаживались, усы… с усами тоже происходило что-то хорошее. Потом царь потянулся еще за одним кусочком, потом еще за одним… так и смолотил всю тарелку. Сытно откинулся на спинку трона, поглаживая себя по животу.
