Бойл продвинулся настолько, что набросал общий план, в котором отметил, что «следует делать добродетель из объяснения материала, не вполне определенного характера»[3], относящегося к ранним годам ее жизни. Но эта биография так и не была написана – писатель, который проник в тайну последнего кембриджского шпиона, не смог достаточно крепко «ухватить» Муру Будберг, чтобы «оживить» ее.
Одному биографу удалось добиться успеха там, где потерпел поражение Бойл. Нина Берберова, русская романистка, обладала бесценным преимуществом: она знала Муру в ее первые годы пребывания в ссылке, приблизительно с 1921 по 1933 г. В остальном же жизнь Муры была почти такой же загадочной для Берберовой, как и для любого другого человека. Будучи весьма предприимчивым беллетристом, Берберова не отступила, и там, где ей не хватало первоисточников, она, не колеблясь, придумывала – и не только детали, но и важные факты.
С тех пор в свет вышли многие другие материалы. Помимо большого архива писем Горькому, Уэллсу и Локарту, не так давно было опубликовано досье, заведенное на Будберг в МИ-5 и охватывавшее период с 1920 по 1951 г. Прибавив его к фактам, обнаруженным Эндрю Бойлом, и связав его с новыми изысканиями в области истории «заговора Локарта», мы получили возможность собрать по кусочкам всю историю ее жизни и открыть некоторые удивительные и совершенно потрясающие факты.
Трудно отличить то, что Мура действительно делала в своей жизни, что она, как считалось, сделала и что она сделала, если верить ее собственным утверждениям. Иногда это совершенно невозможно различить. Есть искушение цинично смотреть на ложные утверждения Муры – считать, что она возвеличивала себя или просто не могла отделить факт от выдумки. Но одно неопровержимо: она создавала для себя художественную правду. Ей это было свойственно всю жизнь, но лишь в близких отношениях с Максимом Горьким, глубоко проникнув в мышление литературного творца, она сама начала понимать то, что делает. Пытаясь суммировать творческие действия Горького по превращению своего жизненного опыта в художественное произведение, она отмечала, что «художественная правда более убедительна, чем эмпирический бренд, правда сухого факта»[4].
Мура инкапсулировала свою жизнь и побудительные мотивы. Она не была сорокой, ворующей чужой жизненный опыт из-за его привлекательного блеска, и не приукрашивала свой собственный жизненный опыт, чтобы казаться более интересной. Там, где Горький создавал литературное произведение из человеческих жизней, Мура пыталась создавать из них художественно «правдивую» жизнь для себя, даже когда жила ею.
