Царевич Федор, слушая отца и ни в чем ему не переча, брал кусок надкусанного пирога, ел, не испытывая брезгливости. Отца было жалко.
После обеда государь, взяв наследника за руку, отправлялся по кремлевским кладовым смотреть замки и запоры. Ни единого часа без Федора не мог прожить, даже на послеобеденный сон укладывал в своей опочивальне.
— Царевичу полезно движение. У него нездоровая полнота и бледность. Ему бы на охоту, — осторожно советовал Борису личный доктор.
— Один сын все равно что ни одного сына. Я во всякий час могу вспомнить важное, что должно знать царствующему. У меня времени нет жить вдали от моего наследника.
После дневного сна сидели в Думе, обговорили, как принимать посла английского короля Якова, слушали гонца из-под Кром. Война шла долгая, непонятная. Десятки тысяч не могли рассеять каких-нибудь две-три тысячи. Деревянную стену Кром сожгли пушками, но воевода Михайла Салтыков на приступ не решился, наряд от города отвел.
— Изменник, — прошептал Годунов белыми губами.
— Нет, государь, — возразил гонец. — Казаки, что сидят в Кромах, в землю зарылись. Пушками земли не переворошить.
— Как же все медленно у нас делается! — Годунов сокрушенно покачал головою, и шапка Мономаха съехала набок, сверкающий огонек на кресте замигал и погас. — Меня иной раз сомнение разбирает: живем ли мы все. Может, спим?
Сошел с трона, и Федор тотчас покинул свой, меньшой, стоявший возле царского.
— Некуда деть себя, — шепнул Борис сыну, ловя ртом воздух, как задохнувшаяся подо льдом рыба, чуть не бегом выскочил из дворца на морозный воздух. И тотчас начал покашливать, но во дворец идти, как в немочь. Побрел к Ивану Великому, к дитяте своему, в небеса устремленному.
На крыльце колокольни, невзирая на холод, сидела, кушала пирожок с клюковкой провидица Алена. Борис запнулся, увидя юродивую, повернул было, но Алена поднялась навстречу, протягивая пирожок, и уговаривая ласковым, теплым, как печурка, голоском:
— Скушай на прощанье! Авось вспомнишь Алену. Скушай!
— Отчего же на прощанье? — Борис смотрел на юродивую через плечо, приказывая себе уйти и не уходя.
— Кисленько, с ледяшечкой. Тебе-то, чай, жарко будет.
— Где жарко?
— Да там! — пророчица вздохнула, и глупейшая улыбка расползлась по мокрым ее губам.
— Что ты такое говоришь, Алена? — укорил юродивую Борис.
Она уронила пирожок в снег, подняла, ткнула царю в руки.
— Ешь! Скоро уж ничего тебе не надо будет.
— Скоро?
— Скоро.
Алена заплакала и села на ступени. И Борис заплакал.
