«Благодаря заботамъ Е. М. Крассовской удавалось хотя самымъ тяжелымъ раненымъ кое-какъ мѣнять бѣлье. Она и еще нѣсколько дамъ мѣстнаго польскаго общества приносили бѣлье, грязное же лично забирали съ собой и отправляли его въ стирку. Онѣ собирали грязныя портянки, мыли ихъ и шили изъ нихъ бѣлье. Несмотря на то, что плѣнныхъ въ Сувалкахъ были тысячи, намъ только съ грѣхомъ пополамъ удалось выпросить у нѣмцевъ человѣкъ 20 или 30 нашихъ нижнихъ чиновъ въ качествѣ санитаровъ для ухода за ранеными и для уборки. Кромѣ того, мы нашли двухъ фельдшеровъ, Чичерина и Спирина, которые затѣмъ съ большимъ самоотверженіемъ все время служили нашими помощниками. Первый изъ нихъ былъ раненъ, и самъ еще нуждался въ перевязкахъ. Нѣмецкая администрація требовала, чтобы этотъ, какъ они называли, «русскій лазаретъ» обслуживался самими ранеными, здоровыхъ же плѣнныхъ они посылали на различныя свои работы. Лазаретъ имѣлъ примитивно оборудованныя перевязочныя и операціонную комнату. Эти комнаты не были даже побѣлены, и потолки ихъ были темны отъ грязи и копоти. Стѣны были покрыты оборванными грязными обоями, въ операціонной работалъ кто-либо изъ нѣмецкихъ хирурговъ, которые часто мѣнялись со своими помощниками. Въ перевязочной работали только русскіе врачи. Какъ ни плоха была перевязочная, все-таки въ ней перевязывать было удобнѣе, чѣмъ въ старомъ помѣщеніи: перевязки производились на стоявшемъ посрединѣ комнаты громадномъ столѣ, на который можно было класть сразу четырехъ раненыхъ. Можно было хоть кое-какъ помыть руки и обмыть рану, удобнѣе было наложить неподвижныя повязки. Хотя насъ было 7 врачей, два фельдшера и 5—6 доброволицъ-сестеръ, мы не успѣвали справиться съ перевязками: раненыхъ было свыше 1.200 человѣкъ, большинство изъ нихъ были тяжело раненые, раны ихъ были сильно запущены, и каждая такая перевязка отнимала много времени. Время работы было ограничено нѣмецкой администраціей. Намъ разрѣшалось работать съ 9 час. утра до 9 час. вечера, съ перерывомъ для обѣда отъ 2 до 4 час. дня. На ночь оставлялся дежурный врачъ. Кромѣ того, утромъ и послѣ обѣда не менѣе двухъ врачей должны были, по распоряженію нѣмецкихъ властей, ходить для амбулаторнаго пріема, одинъ въ городской магистратъ для пріема мѣстнаго гражданскаго населенія, другой — для пріема русскихъ плѣнныхъ на сборномъ пунктѣ. Медицинскую помощь приходилось подавать гражданскому населенію и на квартирахъ въ городѣ. Вскорѣ послѣ перехода раненыхъ въ казармы (точно времени не помню) изъ Вержболова прибыло еще 4 врача, во главѣ съ докторомъ Бѣлоголововымъ, съ однимъ класснымъ фельдшеромъ, съ двумя или тремя чиновниками и 8 сестрами милосердія. Послѣ цѣлаго ряда настойчивыхъ требованій удалось имъ отвоевать у нѣмцевъ сравнительно большой домъ, рядомъ съ тѣмъ дворомъ, гдѣ жили мы, 7 врачей, туда же удалось перетащить изъ казармы и раненыхъ офицеровъ. Для болѣе удобнаго обслуживанія раненыхъ нижнихъ чиновъ въ казармахъ мы разсортировали раненыхъ по тяжести раненія, и сами разбились на группы для обслуживанія по отдѣльнымъ зданіямъ и этажамъ и, вопреки протестамъ нѣмцевъ, каждая группа устроила себѣ свою перевязочную. Чтобы хоть сколько-нибудь сдѣлать чище помѣщеніе, мы собственными силами наскоро устроили всюду нары. Только теперь помѣщенія стали чище, врачебная помощь пошла болѣе правильно, уходъ за ранеными сталъ лучше, но раненые и больные по-прежнему голодали, тюфяковъ, постельнаго и носильнаго бѣлья не было. Только во второй половинѣ марта впервые начали выдавать, тюфячныя наволочки и носильное бѣлье, и то въ очень ограниченномъ количествѣ. Вслѣдствіе столь антисанитарныхъ условій и голоданія среди раненыхъ свирѣпствовалъ сепсисъ, и смертность среди нихъ была очень велика; почти ежедневно умирало 4–5 тяжело раненыхъ. Почти всѣ оперированные умирали, но на освобождающіяся мѣста ложились живые, изъ вновь поступающихъ раненыхъ, чтобы пойти вслѣдъ за своими предшественниками.
