— Она, — сказал Мордехай, будто знал ее долгие годы, и выжидательно посмотрел на меня. Я кивнул.
Билл отошел в сторону; у меня перехватило дыхание.
Детишки уместились под одной простыней.
Их уложили по росту, вплотную друг к другу, с одинаково сложенными на груди руками. Спящие ангелы. Уличные солдатики, так и не успевшие стать взрослыми.
Мне захотелось прикоснуться к Онтарио, провести ладонью по его щеке и попросить прощения. Захотелось разбудить его, привести домой, накормить. Дать все, чего он только не попросит.
Я шагнул ближе, чтобы всмотреться в его лицо.
— Не прикасайтесь к ним, — предупредил Билл.
— Они, — сказал Мордехай, и я вновь кивнул.
Билл опустил простыню, я прикрыл глаза и мысленно прочел краткую молитву о спасении невинных душ. «Ты не должен допустить, чтобы это повторилось», — ответил мне Господь.
В соседней комнате Билл достал со стеллажа две проволочные корзины со скромным имуществом погибших. Он вывалил содержимое на стол, и мы принялись составлять опись. Грязная, до дыр протертая одежда, из которой самой ценной вещью была моя джинсовая куртка. Три одеяла, сумочка, пакетик ванильных вафель, нераспечатанная жестянка с пивом, несколько сигарет, два презерватива и долларов двадцать денег: мятые купюры и мелочь.
— Машина находится на городской стоянке, — сообщил Билл. — В ней полно всякого хлама.
— О ней позаботятся, — сказал Мордехай.
Подписав необходимые бумаги, мы забрали пожитки семейства Бертон и вышли.
— Что будем делать с вещами? — спросил я.
— Отвезем бабке. Не хочешь взять куртку?
— Нет.
* * *
Помещением для прощания с усопшими ведал знакомый Мордехаю священник. Особой приязни к святому отцу Грин не испытывал, поскольку к бедам бродяг тот относился довольно прохладно. Но в данном случае Мордехай сдержался.
Мы вышли из машины напротив церкви, стоявшей на Джорджия-авеню неподалеку от Университета Говарда, в квартале, где почти не было видно домов с забитыми окнами.
— Будет лучше, если ты подождешь в машине, — сказал Мордехай. — Это облегчит мне переговоры.
Оставаться одному не хотелось, но теперь я во всем полагался на его слово.
— Хорошо. — Я тоскливо оглянулся.
— Ничего с тобой не случится, — посулил Мордехай и направился к храму.
Я заперся. Через несколько минут напряжение спало, вернулась способность рассуждать здраво. Бросив меня одного, Мордехай руководствовался интересами дела. Присутствие постороннего человека было ни к чему: кто я такой и с чего вдруг принимаю столь живое участие в судьбе этих бездомных? Цена похорон сразу взлетит.
