Харьюнпя молчал. Он почувствовал в голосе мужчины какой-то новый оттенок. Он знал, что этот человек борется сейчас со страхом перед трупом близкого человека, с одной стороны, а с другой — с любопытством, вызванным необычностью происшедшего, желанием увидеть покойницу. Те же причины привлекают обычно к месту происшествия посторонних, беззастенчиво разглядывающих останки жертвы. Макконен остановился в метре от кровати. Видно было, как пульсирует на его виске жилка. Он глотнул. Кадык подпрыгнул на тощей шее. Макконен поднял руку к лицу и вернулся в переднюю, прикрыв за собою дверь.
— Ох-хохо-ооо! — дико выкрикнул он.
— Мне понадобится еще несколько минут, — сказал Харьюнпя тихо, он не был уверен, что Макконен слышит его.
Харьюнпя взял покойную за плечи и придал ей лежачее положение. Он расстегнул крючки ее лифчика. Спина от соприкосновения со стеной стала белой. Он перевернул труп на бок. Плоская правая грудь Эдит Рахикайнен была прикрыта мешочком, а левую грудь пересекал шрам в направлении подмышки. Харьюнпя решил не раздевать покойную до конца. Он провозился добрых две минуты, прежде чем ему удалось отстегнуть сережки. Замки были необычные, а резиновые перчатки осложняли работу. Пальцы Рахикайнен затвердели и скрючились, однако Харьюнпя все же снял кольца после многочисленных и продолжительных усилий. Последними он снял ручные часы и сложил все вещицы на краю комода. Цепочка протянулась до фарфоровых зверей. Среди них был слон, правда, не такой, как у Харьюнпя, да и хобот у него отломался. Это навело Харьюнпя на мысль, что надо быть более внимательным к хоботу своей животины.
В комнате было жарко. Спина Харьюнпя затекла и покрылась потом. Он стянул с пальцев резиновые перчатки и выбросил в мусорную корзину. Переворошив оставшиеся после покойной вещи, он не нашел среди них ничего, что как-то объясняло причину смерти. Харьюнпя стряхнул тальк с рук, вытер их о свои вельветовые джинсы и вернулся к кровати. Взяв покрывало за край, он прикрыл им покойную. Нос, подбородок, колени и ступни ног бугорками приподнимали кружево покрывала. Затем Харьюнпя открыл окно. Постоял, глубоко втягивая в легкие воздух ранней весны, наполненный запахом тумана, машин и мокрого асфальта. Когда он снова повернулся лицом к комнате, в нос ему ударил запах инсектицида, старости и неуемного горя.
— Макконен! Господин Макконен? Могу я позвонить? Будьте любезны, подойдите сюда, поговорим о делах, — сказал Харьюнпя тоном приказания, однако постарался, чтобы это звучало повежливее. Макконен тотчас открыл дверь.
