Тебе, мамань-старушка!
Сыновний поцелуй, родная мать!
Я знаю, истощалась уж избушка,
И некому в хозяйстве пособлять…
Но ведь и мы, птенцы, непостоянны:
Взмах крылом —
И разлетелись кто куда.
Нас манят Афродиты,
влекут Анны,
Зазывают океаны, города…
Вот так и я,
Лишь чуть окрепший сокол,
Твой блудный ветер,
С детства – на лету.
Вперившись взором жадным
в стёкла окон,
Какие-то стишки
аж под есенина плету.
Но вот плету, кажись, ещё чертово:
Пока не в каждой строчке
Есть моя душа.
Ну, как будто в огороде и корова,
А выйду выгнать – нет там ни шиша…
Но я ещё вернусь к твоим морщинам,
Когда устану
от дорог и строк.
Я ворочусь к домашнему камину…
А пока прости:
Я – «блудный твой сынок».
Среди села,
Как солнышко средь неба,
Стоит колодца обомшелый сруб.
Вокруг пропахло кизяком и хлебом,
И тропы,
как лучи,
К нему бегут.
Стоит средь жизни,
В суматохе века,
Не требуя наград и лестных слов.
Он силою водицы крепит человека —
В жару и холод
Тянет вёдра тяжело…
Вот так бы я
Хотел стоять безмолвно,
Подобно его тропам,
К людям руки протянув…
И всем добра – по горсти полной,
Не требуя наград
За тихий труд.
На душе почему-то так
пасмурно,
Словно тучи вот-вот разорвутся…
Эх, махну-ка я к деду
на пасеку —
С головою
в гул пчёл окунуться.
Забегу и скажу:
– Спиридоныч,
Наливай-ка в стакан медовухи.
Осушу его залпом
до донышка
И раскину на травушке руки.
Там глотну аромата медового,
Стаи пчёл загудят, заиграют…
Настроенье
былое чертовое
Отшвырну,
Точно камушек гравия…
Кланяюсь, дед,
За лечебницу-пасеку.
её рукою сняло
Мою пасмурность.
