Когда ракета стала гаснуть, оставляя за собой длинные тени фортификационных сооружений, ночное безмолвие разорвалось яростной стрельбой. Опомнившись, с немецкой стороны длинными, шелестящими очередями ударил станковый пулемет. Огненные трассы с воем устремились вперед, к воронкам, откуда был сделан выстрел. Раскаленные жучки, смертельной косой, срезали желтые головки одуванчиков, сочную майскую траву. Не найдя ничего более серьезного в зоне поражения, раздирая дерн, зарывались в землю. Русские передовые траншеи молчали, хотя и оттуда засекли одиноко взметнувшуюся ракету с нейтральной полосы...
Франц Ольбрихт очнулся. В тот момент, когда взлетела ракета, дрогнули веки, открылись глаза. Еще не осознавая где он, и что с ним происходит,Франц увидел звезды. Яркие мерцающие звезды. Они манили и звали к себе. Вдруг одна звезда, такая красивая и близкая, рассыпалась на миллионы искр и стала падать прямо на него. Зрачки глаз расширились от ужаса. Он хотел закричать, но не было голоса. Хотел отползти, но не было сил. Раскаленные протуберанцы, достигнув земли, стали насквозь прожигать тело. Особенно сильно горели ноги. Кожа шипела, вздувалась, лопалась, превращаясь в струпья. Пламя быстро охватила всю его сущность.
Франц весь полыхал, но боли не чувствовал. Только когда звезда стала гаснуть, появилась нестерпимая боль в голове. — Дуг — дуг — дуг — дуг,— отдавалось в висках. — Дуг — дуг — дуг — дуг, — кто-то бил его по черепу. Но от этих ударов голова не раскалывалась, а только наливалась свинцом.
-Какая невыносимая боль, — мысли самопроизвольно, помимо ослабевшей воли, сознания потекли к другу. — Кто меня бьет по мозгам?
— Франц, опомнись, — заработал нейронный передатчик. — Я мозги тебе прочищаю, но не калечу. Это наши гренадеры стреляют. Они словно трусливые зайцы боятся ночи. А что ночь боятся? Ночь — подружка разведчика. Кстати, она скоро уступит место утренней заре. Надо спешить. Приходи быстрее в себя, поползем вперед. Это мой совет, Франц.
Ольбрихт молчал.
— Прошу, не вздумай голову подставлять в третий раз, — продолжил Клаус,— она не выдержит больше перегрузок, расколется как орех. Мне будет жаль расстаться с тобой, не простившись. — Ты понял меня?
Франц молчал. Он не понимал, что требует от него Клаус. Его сознание было размытым. Его взор был устремлен в вечность. Редкие звезды, прорвавшиеся через сплошные облака, тускло мерцали, звали к себе,— иди к нам, Франц. Иди,— но в этот раз от них веяло вселенским холодом и пустотой. К горлу незаметно подкатывалась тошнота. По коже побежали мурашки, знобило. Он попробовал подняться, чтобы согреться, от бессилия застонал...
