Его сумка бывала уже собрана.
– Колись, – донимал меня Нед. – Уж ты-то знаешь, кто такой Томас!
Хм, а мне даже в голову не пришло поинтересоваться, почему Томаса срочно отправили домой.
Громкий стук в дверь спальни вломился заодно и в мои мысли.
– Эй, Оппенгеймер, чего на звонки не отвечаешь? Я тебя обыскался, ты видел распи… – Заметив меня, Джейсон осекся и заметно переключился в другой режим: отступил назад, прислонился к стеллажу у двери, лениво улыбнулся и поправился: – Привет, Оппенгеймеры.
Мое горло сыграло в «камень-ножницы-бумагу», остановившись на «камне».
– Готти. – На этот раз Джейсон не отводил взгляда. Голубые глаза искали мои, пока он тщательно взвешивал слова: – Привет еще раз. Как дела?
У меня в руке была книга, а другой я судорожно шарила в воздухе, стараясь за что-то ухватиться, пока мы с Джейсоном смотрели друг на друга.
Нед бросил книгу, которую держал, на один из сталагмитов, который тут же рассыпался, перескочил через груду книг и подставил Джейсону кулак для приветствия.
– Черт, приятель, – сказал Нед, когда они обменялись замысловатым рукопожатием, в котором было задействовано много больших пальцев. – Опять Найл психует?
– Как обычно. – После приветствия Джейсон снова переключился на замедленный режим движения и вздохнул: – Готов?
– Гротс, – обернулся ко мне Нед практически из коридора, – а разберешься за меня? Моя благодарность не будет иметь границ.
Я сосредоточенно собирала вторую коробку, заупрямившуюся на углах.
– А что мне за это будет?
– Я забыл, у нас репетиция «Фингербанда». Ты книги в машину перетащи, а я обещаю убрать останки… – Когда я гневно взглянула на него, Нед негромко добавил: – Его одежду.
– Серьезно? – Я не понимала: то ли Нед пытается отделаться от работы, то ли хочет оградить меня от остального – от обуви Грея. От фотографий. От Колбасы.
Я собралась с силами и взглянула на картину на стене. Мой последний зачет по рисованию. Трудно быть нормальной в семье, где есть Дамблдор, Питер Пэн и Эксл Роуз, а в подругах ходят художницы в браслетах. Я попыталась нарисовать канал. На школьной выставке, едва взглянув на мою работу – огромная синяя сосиска, – папа окрестил ее «The Wurst[7]». Нед ржал до икоты. Я притворилась, что мне все равно, и тоже посмеялась.
«Брось, Готс. – Грей положил мне на плечо огромную ручищу. – Ты не побоялась попробовать что-то новое. Думаешь, твой братец взялся бы за то, чего не умеет? – Мы некоторое время смотрели на картину, и дед добавил: – Твоя мама любила синий цвет».
