– Он не позвал ни одного преподавателя, – сказал этот старший брат, – только семью, друзей и вас.
Я решаю сбежать. Амнон видел, что я здесь, и чек я уже тоже сдал.
Усаживаясь в такси, я пишу Гиладу, что могу опоздать на несколько минут. Он отвечает, что ОК. У них какие-то технические неполадки, и показ задержится минимум на час. Я прошу водителя развернуться и ехать обратно к свадебному залу. Хупа только что закончилась. Я подхожу поздравить Амнона с женой. Он обнимает меня и явно совершенно счастлив. Я знаю, что моя жена поступает плохо, называя его вонючкой: он прекрасный человек, у него есть чувства и все такое. Но, если честно, от него и правда сильно пахнет.
Во время кинопоказа я получаю эсэмэску от жены: «Ты где? Друкеры ждут. Скоро шабат, им еще надо вернуться в Иерусалим». Друкеры – это наши ушедшие в религию друзья. Много лет назад мы вместе накуривались. Теперь в основном говорим о детях. У них так много детей. И все, слава богу, здоровые и прекрасные. Я бочком пробираюсь к выходу. Гилад видел, что я пришел. Этого достаточно. Через час напишу ему, что все было замечательно, а мне пришлось убежать сразу после показа. У выхода сидит его брат. Он смотрит, как я выхожу. В глазах у него слезы. Он плачет не из-за меня – он плачет из-за фильма. Со всей этой нервотрепкой фильма я почти не заметил. Если брат Гилада плачет, фильм, наверное, и впрямь хороший.
По дороге домой таксист бесконечно говорит о беспорядках в Сирии. Он признается, что не в курсе, кто там против кого, но ужасно радуется движухе. Он говорит, говорит, говорит, но я слушаю только его тело. Мужик до смерти хочет писать. Когда мы добираемся до моего дома, на счетчике горят тридцать восемь шекелей. Я даю ему пятьдесят и говорю, что сдачи не надо. На балконе в компании Дрора и Ракефет Друкер смеется моя жена. Нет, она не плохой человек.
Сирена воздушной тревоги застает нас на шоссе по дороге к дедушке Йонатану, в нескольких километрах к северу от Тель-Авива. Моя жена Шира останавливается на обочине, и мы выбираемся из машины, бросив на заднем сиденье воланчик и ракетки для бадминтона. Лев держит меня за руку и говорит:
– Папа, я немножко нервничаю.
Ему семь лет, семь – это возраст, когда говорить о страхе считается некруто и взамен используется слово «нервничать». В соответствии с инструкциями Командования тыла Шира ложится на обочину. Я говорю Льву, что он тоже должен лечь. Но он стоит, и его потная ручка сжимает мою.
