Слетел на подоконник воробей, требовательно зачирикал - и Болль опять вспомнил все. Ему было достаточно любой мелочи, скажем, вспыхнувшей и погасшей спички, чтобы кошмар случившегося вновь и вновь поднимал голову.
Все пять дней, предшествовавших операции, Рой был весел и оживлен, как никогда прежде. В свои девять с половиной лет он достиг вершины блаженства каждый приходивший его навестить приносил в подарок очередное чудо. Здесь были заводные машины, пистолет, стреляющий пластмассовыми шариками, два набора домино, маленький транзисторный приемник и многое другое, что так доступно и так не нужно нам, достигшим зрелости, но может сделать счастливым ребенка.
Да, Рой был счастлив в своей одиночной маленькой палате, где всегда были те, кто любил его и к кому он сам был привязан, и, разумеется, ни на минуту не задумывался о грозном смысле своей изоляции от других маленьких пациентов больницы. Он просто наслаждался комфортом, вниманием и ласковой предупредительностью близких, одержимых готовностью исполнить любое его желание.
А Болль - он вел себя немногим рассудительнее. Ведь внешне Рой был так здоров и жизнерадостен, так светло (давно этого не было) улыбался приходу отца, что диким казался даже ничтожный намек на мысль о смертельной опасности, которая, возможно, нависла над сыном. И хотя Боллю довольно недвусмысленно дали понять, что такая опасность не исключена, он малодушно отказывался смотреть правде в глаза... Впрочем, очень может быть, что в этом малодушии было заключено подлинное мужество: упрямо отказываясь поверить в худшее, Болль тем самым боролся за сына.
...Только когда бесшумно выкатился за порог палаты белый столик, на котором лежал, вытянувшись на спине, сразу повзрослевший, ушедший в себя Рой, и на чистое детское лицо его легла вдруг тень пугающей в своей неожиданности мудрой отрешенности, - Болль все понял. Потом его взгляд упал на тапочки Роя, аккуратно составленные под кроватью, - и он с ужасающей ясностью внезапно осознал, что Рой их никогда больше не наденет.
Он встряхнулся и вновь принялся за прерванную работу.
Болль не имел ни малейшего представления о существовании планеты вурдов и, конечно, не мог даже догадываться о такой возможности. Участок звездного неба, где она вращалась вокруг своего тысячелетия назад погасшего светила, был давно и тщательно изучен астрономами, и они не находили в нем ничего загадочного. К тому же Болль был настолько одержим своей идеей, что все побочное отметалось им как не стоящее внимания: он видел перед собою одну цель, и только мысли о Рое властно вторгались в сознание - то причиняя жгучую боль, то разжигая в душе яркий костер гнева против несправедливости бытия. Но - странное дело! - боль эта и гнев не только не мешали ему работать, а напротив - с удивительной силой подстегивали мысль, и в такие минуты человек чувствовал, что он на пороге главного и что схватить это значит достичь желанного.
