Я открыл кран в ванной, потому что на кухне — полная мойка посуды. Из-за попугая и всякого другого не сумел вымыть. Подставил лейку, прислушался. Почувствовал вдруг, что лифт остановился на нашем этаже. Не знаю, как другие, а я всегда слышу шаги и различаю их.
Вот, сейчас мать идёт от двери лифта в коридор, отпирает замки. Я бегу к ней, как угорелый, оставив лейку в ванне. Беру у матери сумки, а она наклоняется, целует меня в лоб. Наверное, чувствует жар, потому что мгновенно хмурится. А глаза у неё голубые, прозрачные, жалобные.
Я начинаю с порога говорить, чтобы отвлечь мать от своего лба. Между прочим, мне это удаётся.
— Как у тебя дела, Русенька?
Мать чувствует, что я о чём-то молчу. Пытается сообразить, но не может. Мне хочется сказать ей приятное, и я говорю.
— Да ничего, нормально всё. Сейчас Андрей звонил. В девять часов приедет к нам.
Я немножко ошибся. Озирский привёз матери не розы, а хризантемы — девять штук. Сам поставил их в огромную фарфоровую вазу. Потом выложил индейку, запечённую в фольге, килограмм помидоров, столько же огурцов, курагу с орехами, коробку конфет «Ассорти» с жёлтыми розами. На такую картинку, между прочим, можно и обидеться.
Никакие поминки не обойдутся без «пузыря». Андрей поставил «Смирнофф». Мы выпили, не чокаясь. Мать уже рта не открывает, когда шеф наливает мне. А он считает, что, если может засылать меня в банды, то отбирать мою законную дозу — смертный грех.
— Курица на троне не получилась, — сказал я. — Неловко подавать её с одной лапой.
Мать, как всегда, тщательно вытерла ветошью сапожки, почистила пальто и шляпу.
— Второй раз про эту курицу слышу, — признался Андрей. — А попробовать, видно, не судьба.
Шеф сегодня был в чёрной водолазке и таких же брюках. Я почему-то жду, когда на его висках растает снег. Ведь он без шапки пришёл. И не могу поверить, что Андрей такой седой.
— Обязательно в следующий раз сделаю, — пообещала мать.
Она достала из духовки горячий пирог «Гости на пороге», который еле успела сделать до прихода шефа. Он сказал, что взял на Пресне такси.
— Курочку посажу на баночку и угощу, — продолжала мать. — А когда ты впервые о ней услышал?
Странно вообще-то. Франсуазу мы уже помянули. Но что с ней случилось, Андрей так и не сказал. Знаем, что погибла, но убийства не было. Слепой рок, нелепый ужас — так объяснил Андрей. Я вижу, что и ему сил не хватает, а ведь мужик железный. Мать плачет, но как-то про себя. Она одна так умеет. По крайней мере, из тех, кого я знаю.
