— Катя… — говорил я.
— Катрин, — поправляла она меня.
— Катрин! Посмотри, какие ветви протянул в нашу сторону добрый и приветливый клен. Они живые, как руки. Кажется, он так рад нам, что хочет нас с тобой обнять.
— Ветви как ветви, — говорила она равнодушно, — клен как клен…
— А листья? Посмотри только. Я вырезал в детстве такие же из бумаги и покрывал зеленой краской, страшно переживая и огорчаясь, что они не живые…
— Ты словно только сейчас родился, Володя. Каждый пустяк приводит тебя в восторг.
Может быть, она и была по-своему права. Но ведь ей не пришлось провести два года в обществе роботов. Над ней всегда плыли облака, и деревья всегда поднимали свои ветви к небу. Она не знала, как чувствует себя человек, среду которого несут с собой роботы в портативном и консервированном виде. Ее биосферу нес не робот Биль, а весь земной шар с его лесами и океанами, земной шар, в сущности, не такой уж большой, но все же великан по сравнению с Биллем и Джеком.
Я ей рассказывал о Биле, о Джеке и о лентяе Ле-Рое — роботе, который все же чуточку больше был похож на человека, чем его не знавшие никаких изъянов коллеги.
— Значит, ты считаешь, что недостатки сделали робота похожим на человека? По-твоему, достоинства бесчеловечны?
— Да, если хочешь знать, достоинства бесчеловечны, если они пребывают в абсолютном, химически чистом виде, если они отделены от самого человека и его милых слабостей и привычек.
— Милых слабостей? Я никогда не считала слабости милыми. Наоборот…
Нет, ее ум был чуточку прямолинеен. Но, может, сердце… О ее сердце я пока знал очень мало.
— Милых слабостей… — повторила она. — Тогда уж почему не сказать „хороших недостатков“?
Впрочем, она имела право так говорить. У нее-то ведь не было никаких недостатков, а только одни достоинства: она была аккуратна, правдива, точна, трудолюбива, дисциплинированна, заботлива, чистоплотна, всегда в хорошем настроении. Она чем-то напоминала мне Биля. Казалось, природа, наследственность и воспитание вложили в нее программу, в которой не предусмотрено было ни одного изъяна.
Прошел год, и мы ждали ребенка. Она родила мне чудесную девочку. Мы дали ей имя, нравившееся и Катрин и мне, — Лиза.
Однажды, вернувшись с работы, я застал Катрин принимающей какой-то препарат.
— Что это за лекарство? — спросил я.
— Это пролактин. Хорошее средство.
— От чего?
— Как? Разве тебе неизвестно? Пролактин вызывает секрецию молока, а я — кормящая мать. И, кроме того, он усиливает материнский инстинкт.
