Венец Прямиславы | страница 66
– Ну, ты даешь, мошенник, такой адамант от нас прятать! – пробормотал он, подходя ближе и даже не удосуживаясь поглядеть, слышит ли его «мошенник», то есть тиун Калина. – Ничего себе «никого нет»! Или ты мне мерещишься? Свет мой ясный, не бойся, я тебя не обижу! – обратился он к девушке, не сводя с нее восхищенных глаз. – Что же ты в дыру такую-то забилась, как будто получше места нет? Да тебе в тереме надо жить, по шелковым коврам ходить! Такая красавица! Кто же ты будешь?
– Это холопка здешняя, раба князя Юрия! – пустился объяснять Мирон, пролезший между плечами отроков.
– Эта? – Ростислав провел факелом сверху вниз вдоль стана молчавшей девушки, словно хотел лучше показать ее. – Холопка? А я тогда митрополит Никита, не иначе! Как же такая у вас в холопках очутилась?
– Ну, за долги взяли, я не знаю, не вникаю я в эти дела! – Мирон изнывал, отважно продолжая выкручиваться, хотя теперь и правда, и ложь одинаково не сулили ничего хорошего.
Ростислав приблизился к Прямиславе. Прерывисто дыша, она пристально смотрела на него, не опуская глаз, словно хотела оттолкнуть этим взглядом, как щитом. Ростислав взял ее руку и приподнял, точно пытаясь рассмотреть лучше. Девушка вырвала руку, как будто к ней прикоснулись раскаленным железом.
– Ты чья? – тихо спросил Ростислав, уже точно зная, что перед ним дочь Вячеслава туровского.
– Чья бы ни была, а не твоя… Сухман Одихмантьевич! – так же тихо и твердо ответила Прямислава.
Она сейчас не думала, что своим поведением выдает себя с головой, поскольку едва ли какая-нибудь холопка могла бы так смело смотреть и разговаривать с воеводой, но притворяться и дальше ей было противно. Если все Мироновы увертки не смогли защитить ее, то унижаться тем более не имело смысла.
В одном Мирон не соврал: этот половец и впрямь был здесь главным. На вид лет двадцати, среднего роста, с широкими развитыми плечами, сильный и ловкий по виду. На округлом лице выделялись высокие половецкие скулы, внутренний уголок глаз слегка скруглялся, как у всех степняков. Густые блестящие брови и волосы, расчесанные на прямой пробор и заправленные за уши, были черными, а кожа, насколько удавалось рассмотреть при свете факела, желтовато-смуглой. Но одеждой и речью он совершенно ничем не отличался от русских, и чувствовалось, что русский язык ему родной. Прямислава, прожив жизнь в монастыре, не так-то много молодых мужчин видела вблизи и сейчас чувствовала себя странно: ее наполняли и тревога, и напряжение, и какое-то странное лихорадочное возбуждение. Темные блестящие глаза половца рассматривали ее с жадным любопытством и восхищением, и это восхищение почему-то усиливало ее собственное волнение. Казалось, она несется на санях с огромной горы, как весной на Масленицу, и вот-вот скатится в пропасть: было и жутко, и где-то отчасти весело.