Чезаре приказал ещё ближе подойти к берегу: лот показывал глубину в тысяче шагах около 30 локтей.
Наша быстроходная каракка хорошо слушалась руля и, рейсируя взад и вперёд между двумя устьями рек (притона «камаритов»), била ядрами по каждой показавшейся из леса кучке горцев. Часовой с мачты сообщил, что в ущелье одной из речек видны какие-то постройки. Как оказалось потом, это были сараи для рабов, которых отсюда ромеи[28] увозили на катерах в сопровождении военного судна: они хорошо знали о существовании «камаритов».
Пустили туда несколько ядер, и сараи были снесены.
Победу велено было отпраздновать: выкатить бочку трапезондского вина, которое мы везли в Каффу, и убить быка. Отойдя в море на три мили, капитан нашёл удобное место для стоянки и отдал якорь. Матросы занялись приведением судна в порядок: вырвали из бортов стрелы, зачинили паруса, вымыли палубу, искупались, хорошо поели, напились. Часть экипажа уснула, часть пела и плясала.
Я ушёл в каюту писать, по поручению Чезаре, донесение дожу и, сидя у себя в каюте, очень был рад, что не видел трупов моих земляков, висевших на реях. В зихов я не сделал ни одного выстрела. Не за тем я ехал на Кавказ, чтобы убивать людей, дети мои,
«Сперанца» медленно входила в луновидную бухту большого города абазгов Пецонду. Капитан боялся сесть на мель: он знал, что близ этой бухты, близ обозначенной на генуэзских картах «Буксовой гавани» есть банки, слева он видел за городом устье большой реки: её жёлтые воды не смешивались с синими морскими волнами и осаждались вдоль берега. Реку эту зовут Бзиба[29].
Грянул наш салют и покатился по первобытным лесам к громадному синему хребту Абасгии. Пецонда — город очень древний, дети мои. Ровесник нашего Рима: впервые его имя я встретил в сочинении греческого географа, жившего ещё до Геродота, а именно у Скилака Корианцского[30]. Имя города было «Питиунт». Это имя происходит от слова «питие», это значит по-гречески — «сосна». Я был изумлён, когда увидел между стенами города и бухтой обширный сосновый лес[31].
— Знаете, сколько этому лесу лет? — спросил я у капитана, который измерял глазами расстояние до берега и слушал матроса на «проре», выкликавшего показания лота. Он ничего мне не ответил.
— Сколько? — спросил стоявший рядом силач Бенвенуто Сфорца,
— Более тысячи четырёхсот.
Сфорца усмехнулся и локтем толкнул соседа. Это был Джовани Пиларо.
— Откуда ты это знаешь? — спросил Сфорца.
— Ты в университете был, Бенвенуто?
