Эти мысли были ему не по силам, но он не мог от них избавиться и долго мучился экзистенциальным страхом небытия, не понимая, зачем же тогда жить, если все равно умрешь?! В конце концов он спросил у Ляльки. Он привык спрашивать у нее обо всем, спросил и об этом. Она сидела с книжкой на качелях, лениво отталкиваясь босой ногой, и медленно покачивалась. Книжка была – стихи, которых он не понимал и не любил. Сашка сел рядом на доску – качели старые, но пока еще выдерживали их вдвоем – и спросил:
– Ляль… А ты… ты не боишься… умереть?
Она плавно повернулась к нему, медленно подняла ресницы и взглянула ясными – совершенно синими! – глазами, в которых отражалось летнее небо:
– Нет.
– Нет?! – поразился он. – А почему?!
– А я не умру.
– Как?!
– Так. Умирает только тело. А я, моя душа – никогда. Душа – вечная.
– Откуда ты это знаешь?!
С ними никто никогда не говорил о Боге, о бессмертии души, да и вообще о вере – это и в голову не приходило ни бабушке, ни тем более маме. Иконы в доме были – остались от прадеда Ивана, но никто из Бахрушиных никогда не ходил в церковь, не молился и не соблюдал постов, хотя праздновали Рождество, а на Пасху пекли куличи, красили и расписывали яйца. Наталья Львовна была великой мастерицей, и расписанные ее рукой «яйца Бахруже» – по аналогии с Фаберже! – бережно хранились у друзей и знакомых: бабушка рисовала нарциссы, желтеньких цыплят и даже целые миниатюрные пейзажи с церквами и березками, а то и с дымящим паровозом. Так что Лялька до всего додумалась сама. Даже не то чтобы додумалась, а как-то всегда это знала. Потому что иного просто и быть не могло.
– А куда девается душа?
– Ну, куда-то туда, где живут все души. А потом она опять может в кого-нибудь войти, в нового ребеночка. И опять будет жить на земле.
Эта перспектива Сашке понравилась. Он сразу поверил Ляльке – привык ей верить во всем, да и хотелось поверить!
– Вот смотри! – Лялька полистала книжку, нашла и прочла ему своим басовито гудящим голосом, в котором, однако, уже начинали звучать чистые контральтовые ноты:
Как мир меняется! И как я сам меняюсь!
Лишь именем одним я называюсь,
На самом деле то, что именуют мной, —
Не я один. Нас много. Я – живой…
Сашка слушал, мало что понимая, завороженный торжественным ритмом «Метаморфоз» Заболоцкого. Лялька дочитала стихотворение до конца:
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием. О, суеверья наши!
