Цандер видел, что так продолжаться не может. Он понял вдруг: вся эта мешанина из организационного хаоса, выдаваемого за реконструкцию, квасных и хвастливых призывов, считавшихся демонстрацией патриотизма, безжалостной эксплуатации, объясняемой трудностями военного времени, — все это нужно для одного — нажиться на войне. Быстро, цепко и по-крупному нажиться. Наживались все, кто мог, от поставщиков лежалых сухарей и гнилых подметок до металлургических воротил и артиллерийских магнатов. Он понял, что величайшее бедствие миллионов оборачивается для единиц крупной наживой, и еще более укрепился в сознании аморальности этой войны, всего этого правопорядка.
На производственном совещании инженер Цандер выступил с критикой тех средств техники безопасности, которые применялись в шинном производстве. Его выслушали. Тезисы выступления занесли в протокол. Некоторые инженеры переглядывались: за Фридрихом Артуровичем уже закрепилась репутация человека странного, немного не от мира сего. С такими главное не спорить. Соглашаться, а делать по-своему. Разумеется, с техникой безопасности ничего не изменилось, а если и изменилось, то только к худшему.
Один из биографов Цандера цитирует воспоминания Фридриха Петровича Тупиня, работавшего в автошинном цехе: «Молодой инженер не гнушался рабочими, он часто приходил к собравшимся на перекур и расспрашивал, как живем, как работается… Многие из нас тогда жили, как и я, в Марупе, за десять километров от завода, и, чтобы попасть вовремя на работу, вставали еще затемно. Выслушав нас, Цандер, устремив взор вдаль, рассказывал нам о своей мечте и о том, что скоро, очень скоро будет возможность доставлять рабочих на далекое расстояние на летательных аппаратах, которые будут взлетать и садиться прямо у их домов, а затем настанет время, когда можно будет летать не только в любой край Земли, но и в космос, на другие планеты».
Какой, однако, удивительный человек! Ведь, с одной стороны, Цандер — воплощение скромности, человек вроде бы необщительный, «некоммуникабельный», как теперь говорят. С другой стороны, при всей своей замкнутой самоуглубленности он с юных лет, с бесед у кроватки маленькой Маргареты, потом в училище, в институте, теперь на заводе, позднее везде, где он работает, где контактирует с людьми, непременно выступает активным пропагандистом идей космического полета, не боясь при этом показаться несовременным, смешным, чудаковатым, если не слегка помешанным. Мнение собственно о нем никогда его не интересовало. Несравненно важнее было увлечь других, найти единомышленников. Космические путешествия могут готовиться одиночками, такими гениями, как Циолковский. Но осуществляться одиночками они не могут! Сколько бы он ни работал, одного его труда мало, чтобы улететь на Марс. Да и вряд ли на Марс полетит один человек…
