— Но ты несправедлив, дорогой мой раби! Ведь ты же сам не можешь не признать, что если многие верят в особую миссию Ешуа, то такая вера — это непременно вера в добро и разум. Ешуа не даст мне солгать — я всегда был очень скептически настроен к нашему предприятию, но не признать, что смелость действий Ешуа во многом оправдывает себя, невозможно! — произнося все это, Юда механически отколупывал от хлебной лепешки маленькие кусочки мякиша и выкладывал их в кружок на столе.
— В чем же, интересно, оправдывает? Не в том ли, что толпы, которые раньше фанатично верили в необходимость очистительной жертвы, теперь не менее фанатично уверуют в высшее происхождение Ешуа! Они по-прежнему останутся безразличными к нравственным корням истинной веры, к божественному требованию добра и справедливости!
— Но, раби, я как раз и призываю только к добру, я отрицаю божественную суть обрядов: и настоящих и будущих. Не должно быть религиозных обрядов, несоблюдение которых признавалось бы преступлением и подлежало бы наказанию. И вообще, мы отрицаем право людей наказывать друг друга, — в интонации, с которой Ешуа произнес последнюю фразу, звучала нескрываемая гордость.
Старик саркастически рассмеялся.
— А как тогда понять то судилище, которое едва не случилось вчера на площади малого базара, ведь в нем, по-моему, намеревались принять участие двое твоих учеников-апостолов, Ешуа?!
— Ты воистину всеведущ, мой раби Ицхак! — вскричал Юда.
Ешуа возразил с силой:
— Но это была ошибка, недоразумение! Вчера я запретил во веки веков совершать подобное. Поверь, раби Ицхак, такое не повторится.
Старик покачал головой.
— Вот я и говорю, что вы дети неразумные. У тебя есть гарантии, что это не повторится? Есть или нет, Ешуа? А? Так-то! А у меня есть, есть пусть не гарантия, но твердая уверенность в том, что такое будет повторяться еще много, много раз, и свершаться эти чудовищные вещи будут во имя тебя, Ешуа, да, во имя тебя и именем твоим, да. Я слишком хорошо знаю людей, чтобы не понимать этого. И неважно, что лишь к добру призываешь ты людей, Ешуа, совсем неважно. Один великий грек, мудрейший из философов, заметил, что великое коварство содержится в каждом записанном на бумаге слове. Он был стар и мудр, он видел, что люди способны поменять смысл каждого слова на обратный. Поймите же, дети мои, превратить «добро» во «зло» — детская забава для опытного толмача!
Ешуа не сдавался:
— Но ведь я не записываю своих слов, раби Ицхак, а большинство моих учеников вообще не умеют писать. Я хочу только, чтобы те люди, которые сами встретились на своем пути со мной и моими учениками, попытались строить свою жизнь на добре, а их соседи, их дети и внуки уже затем сами…
