Хоть я и, правда, не могу винить их за паранойю в отношении безопасности. Бедный охранник всё ещё находится в реанимации в больнице, его имя есть в нескольких списках на донорские органы. У них нет ни малейшего представления того, что с ним произошло, отчего вся ситуация кажется ещё более жуткой. И я благодарна, что Мишель слишком возбуждена, чтобы сообщать моей матери о попытке ограбления. В противном случае, я уверена, что уже следующим рейсом я отправилась бы в Каир. Всё равно, со мной это никак не связано.
Кроме того, в дневное время не чувствуется, что тебе что-то угрожает. Ободряющее приятное тепло выталкивает из памяти весь мрак июня и всю прочую его темноту и тоску.
Ночью всё по-другому. Но есть солнечный свет! Буду думать о нём.
В зале, который открывает Мишель, солнечного света, о котором я собираюсь думать, почти нет. Я, даже прихожу в недоумение, как они вообще рассчитывают на него. Это не зал, скорее огромный коридор. В нём чересчур высокие потолки, думаю, где-то 3,7 метров, при лишь 2,5 метрах в ширину, протягиваются на две трети всей длины здания.
На половине стены сохранились остатки какой-то низкопробной росписи в честь прославления культур коренных народов Центральной Америки, а остальные стены покрыты пятнами белой краски. Крошечный ряд из окон, выстроившихся справа под потолком, впускает пыльные струйки дневного света.
И вот ярость Мишель испаряется, будто и не было, и она изучает зал, словно её рациональный, бизнес-ориенированный взгляд может всё это привести в порядок одной только силой мысли.
— И, всё-таки, я думаю, что нам следует разобрать одну из наших выставок и перенести сюда.
Используем главный зал.
— Я не буду разбирать то гигантское дерево эволюции, — говорит Тайлер, кладёт швабру и прислоняется к стене.
Мишель кивает.
— Наверное, ты права. Нам стоит открыть все выставки во избежание проблем с этой. — Она показывает рукой на стену. — Мы можем продолжить цветовую палитру из крыла с Египетской экспозицией — это зелёный и фиолетовый цвета, и возможно роспись, потом…
— Ради всех этих идиотских богов, только не это!
Мишель и Тайлер смотрят на меня в шоке. Я сконфуженно пожимаю плечами.
— Не думала, что скажу это вслух. Без обид, но Египетский зал требует изменений. Давайте придумаем что-нибудь другое.
Поднимая бровь, Мишель смеётся.
— Ну, и что же нам тогда делать?
Я окидываю взглядом всю длину зала и закрываю глаза. В моём сознании непроизвольно появляется образ папиного зала: резной камень, узоры, фрески, Амат на своём вечном посту и в конце его низкий трон. Тяжесть веков и серьёзность смерти.
