Шлёп! Звук ещё одной оплеухи.
— Я уж позабочусь, чтобы этого не произошло, — проворчал Реван.
Грохот копыт поначалу никто не заметил, кроме Керме, уши которой, как у собаки, привыкли подмечать любую мелочь, чтобы потом добавить её, ещё один слог или слово, к песне о мире вокруг, непрерывно звучащей внутри.
И только когда он заслонил все другие звуки, по поляне пронёсся дружный ах. Громкий хлопок — то занесло лошадь, и она задела крупом один из шатров. Визг и тявканье — то улепётывают из-под копыт собаки. Шаман потерял обладание, он выпустил руку Керме и схватился не то за нож, не то за голову.
— Где часовые? — ревел Рёван. Сигналов тревоги не было, звуки битвы — тем более. — Ты кто, навозная муха, что тебя не заметили мои воины?
За внешним кругом аила у мужчин были при себе только ножи. Более серьёзное оружие — копья и луки — остались в шатрах.
Всадник натянул поводья. Конь под ним храпел и метался, стремясь внести ещё больше разрушений в привычный для Керме мир. Пыль поднялась с земли, будто стая растревоженных уток. Девушка чихнула, а второй чих попыталась удержать в груди, закусив губу, чтобы не пропустить ни звука.
— Твои часовые лежат со стрелами в груди, — сказал незнакомый голос.
Рёван сжал челюсти так, что, судя по хрусту, сломал себе зуб. Сказал:
— Сын, тащи лук.
— Брат уже побежал.
— Так тащи стрелы! Твой брат никуда не годится. Он забудет. Зря, что ли, я его колочу?
В голосе незнакомца рокотал гром.
— Я только возьму, что принадлежит мне, и уйду. Айе, мой милый! Вперёд!
Шаман, сделав было шаг к незнакомцу, упал на колени, а конь перемахнул через него, словно через большой валун. И Керме, чувствующая себя паучком в пустом кувшине, чей мир внезапно перевернулся, когда до него добралась хозяйка, потеряла ногами землю.
Ночь прошла странно. Долго не приходил сон. И Наран, и Урувай, каждый по раздельности, пытались отыскать внутри хоть малейший знак того, что желудок отторгает новую пищу. Но он не капризничал. Как ребёнок, которому дали вместо обещанного мяса невиданных сладостей из страны пустынь. Потом, так же вместе, ни слова друг другу не говоря, искали крупицы вновь возрастающего голода. И тоже безрезультатно.
Ветра не было. Костерок горел ровно, умиротворённо шипя, и иногда, будто вспоминая, что порядочному костру положено рычать и бесноваться, выпускал в небо снопы искр. Надвинувшийся с наступлением темноты холод безуспешно пытался развернуть закутавшихся в одеяла и подложивших под себя попоны странников, точено маленькая хищная птичка, нашедшая перепелиное гнездо и пытающаяся расколотить яйцо с крепкой кожурой. Прятался от огня за их спинами, туда, куда не доставал свет.
