— Вы, значит, знаете Долорес, да? — говорит она с едва уловимым акцентом, и я думаю, что она с Ближнего Востока, может, израильтянка.
— Я живу в одном доме с ее приятелем, — призналась я. — Я только что переехала в Лондон, ищу работу референта в приемной.
Женщина спрашивает, что мне больше всего нравится в работе референта, как я справляюсь с трудными посетителями, как поспеваю, когда сразу пять вызовов на связи, и всякое такое. Стараюсь забыть, что лгу, что все это звучит намного труднее корпоративного права, и изо всех сил стараюсь отвечать получше. Женщина листает какие–то бумаги на столе и говорит, что на данный момент у нее ничего нет, но она возьмет меня на учет. Я уже встаю, наполовину огорченная, наполовину успокоенная, когда на столе звонит телефон, женщина, подняв трубку, слушает и хмурится, пальчиком с ярко–розовым ноготочком указывает мне: останьтесь — и говорит в трубку, что перезвонит.
— Вы завтра свободны?
У меня внутри от страха все заходится.
— Да.
— Только что место объявилось, на пару недель, рекламное агентство в Сохо. — Она с сомнением разглядывает меня, останавливая взгляд на шарфике со скелетом. — Полагаю, вы подойдете. У вас есть рекомендации?
У меня готовы две отпечатанные рекомендации, обе от солидных фирм в Манчестере, где я никогда не работала. Исхожу из того, что проверять Ракель не станет, и выдавливаю из себя самую лучезарную улыбку, на какую способна.
Ракель берет трубку:
— Привет, Миранда, да, у меня есть кое–кто на завтра… Да, ее зовут Кэт Браун… Да, верно, Кэт. Восемь сорок пять? Супер… Она придет. Бай–бай, пока.
Ракель сообщает подробности про рекламное агентство «Каррингтон, Свифт, Гордон, Хьюз», входящее в десятку лучших и расположенное на Уордур–стрит в Сохо. Я покидаю ее кабинет, ошарашенная, пораженная тем, до чего ж легко (во всяком случае, с практической точки зрения) это, оказывается, устраивается.
У Эмили после того, как они наконец–то сошлись с Беном, на работе все валилось из рук. То он будоражил ей мысли в самое неподходящее время, то она замечала, что улыбается ни с того ни с сего, а то и вовсе в самый разгар важных совещаний, где требовалась сосредоточенность, мысленно уносилась далеко прочь. У нее было такое чувство, будто на нее озарение сошло. Прежде все происходившее в ее жизни виделось словно бы через вуаль, будто немного не в фокусе. Бен сделал жизнь для нее ослепительной и четкой, а от этого повседневные деловые заботы адвоката стали неудобством, помехой. Ей пришлось отговорить его вести переписку в конце рабочего дня, поскольку ее сосредоточенность полностью исчезала, пока она отстукивала остроумнейший ответ, а потом ждала, что он на это скажет, а потом, спустя несколько минут, снова отвечала, после чего минуты три ждала его следующего сообщения, чувствуя, как от возбуждения всем этим у нее в животе желудок делает сальто. Хотя они редко встречались за обедом (Эмили не нравилось выставлять отношения напоказ), она все равно обыкновенно уведомляла его по электронной почте, когда собирается спуститься в столовую, а он, будьте уверены, находил случай пройти мимо, перекинуться парой фраз и улыбнуться своей застенчивой улыбкой — и это придавало ей сил на целый день. В конце концов она, разумеется, успокоилась, вновь обрела способность видеть четко, но уже так и не вернула себе былую страсть к работе, которой отдала когда–то столько сил и трудов.
