. Ищу навесные моечные чехлы, но, когда спрашиваю, народ, похоже, не понимает, о чем я говорю. Когда поиски утомили, то не знаю, что делать дальше, — как беглянкам
положено распоряжаться своим временем? Решаю побродить–посмотреть, пробую сориентироваться в новых своих окрестностях, отвлечься от покупок и вещей. Ухожу от главной улицы и иду, по ощущениям, много–много миль примерно в направлении к дому, оставляя позади ветхие улочки, где полно спутниковых тарелок, где крошится каменная кладка, где на каждом шагу мусорные баки на колесиках. У дома на нечетной стороне все окна забраны решетками, мне такая жизнь кажется жуткой, все равно что жить в собственной частной тюрьме. Бреду безо всякой цели, сворачиваю налево с очередной жалкой улочки и неожиданно для себя выхожу на площадь, заставленную роскошными ухоженными домами с прелестным садиком посредине. Усаживаюсь на травку, поднимаю лицо к ласковому солнцу. Приятно — сегодня совсем не так жарко. На лавочке сидит модно одетая молодая мать и кормит с ложечки йогуртом невидимого младенца, расположившегося где–то в глубине ярко–красной коляски, улыбка ее широка и восторженна. Замечаю, что переношу эту сцену почти спокойно, разве что быстро отвожу взгляд. Два потеющих молодых человека в костюмных брюках и распахнутых рубашках едят бутерброды, лежащие на вощеной бумаге, запивая их «кокой» из жестянок. Укладываюсь, положив голову на сумку, и чувствую, что намоталась так, что мне уж вовек не подняться, меня словно притягивает сквозь траву к ядру планеты, к земле забвения, в бесконечный сон…
Просыпаюсь как от толчка, понятия не имею, сколько уже времени, а оттого снова всполошилась. Какого дьявола разлеглась тут спать, да еще со всеми деньгами, что у меня при себе, ну не дурочка ли? Решаю непременно постараться открыть наконец счет в банке: не могу же я расхаживать по улицам с такими деньгами в сумке, особенно в таких местах, — а потому направляюсь обратно примерно тем же путем, каким добралась, по тем же похожим друг на друга унылым улочкам, мимо еще большего числа машин, не обремененных уплатой налогов, и истертых входных дверей, на этот раз волнуясь от мысли, что сейчас возьмут и ограбят. Не могу нигде найти ни одного банка, а спросить становится боязно, едва взгляну на чье–то лицо, уже паранойя охватывает, а потому ускоряю шаг, торопливо иду и иду, пока наконец не отыскиваю банк на Холлоуэй — Роуд. По–моему, мне можно открыть заранее обеспеченный счет: он вполне подойдет на первое время, и это легко сделать, поскольку я на самом деле Кэтрин Эмили Браун, как записано в моем паспорте. Хоть и странно, но я признательна своей матери, которая настояла, чтобы мое имя именно так было записано в моем свидетельстве о рождении, хотя, разумеется, меня всегда звали Эмили, — как будто ей мало было беспокойств, когда она вдруг родила близняшек. По меньшей мере, это упростит формальности.
