В ответ получаю сообщение: «Завтра будет солнце, пообедаем у городских стен?»
Мама приедет сюда? Так неожиданно! Даже не знаю, радоваться или волноваться, и тут понимаю, что сообщение не от Альмы, а от Микелы. Она решила перенести нашу встречу на обед, что ж, тем лучше, сможем поужинать с Лео.
Пишу Лео: «Завтра вечером я свободна. R S. Альма прислала утешительную эсэмэску. Ты — гений». И как раньше люди жили без эсэмэсок?
Я смертельно устала, должно быть, потому, что мы ездили на море. Засыпая, вижу перед глазами красные гвоздики на белой мраморной плите.
В тот день, когда Майо сломал руку, мы были на пьяцца Ариостеа одни, катались на новых роликах. Отец ни за что не отпустил бы нас так далеко, но мама нам доверяла, особенно мне. Мне было одиннадцать лет.
Ролики были с какими–то особыми колесиками, очень быстрые. Конечно, мне бы хотелось, чтобы кто–то из родителей научил нас кататься, но мама в тот месяц работала после обеда, а отца вообще не было дома. Случалось, что он плохо себя чувствовал, и мы знали, что в такое время ему не надо мешать и что лучше ему побыть в деревне, «полечиться у реки», как он говорил.
Наш дом стоял как раз у дамбы: достаточно было подняться на плотину, а потом спуститься по лесенке — и ты у воды. Вместе с управляющим отец соорудил небольшие деревянные мостки для рыбалки. Иногда из деревни приходил какой–нибудь знакомый, и они рыбачили вместе. Мы с Майо по воскресеньям бегали на них смотреть: рыбаки всегда молчали, а если и разговаривали, то лишь с трехцветной кошкой, ожидавшей на мостках улов.
Так вот, в тот день мы набегались по кругу на площади и страшно устали. Я‑то каталась не слишком быстро, потому что летевший отовсюду тополиный пух забивался в нос и вызывал чихание, а Майо, обгоняя меня, носился вихрем. С самого утра я неважно себя чувствовала, может, из–за тополей или из–за насморка. Мама обычно не придавала значения нашим простудам, лекарство давала только в крайних случаях, когда была высокая температура. Я предложила пойти домой, и вдруг Майо споткнулся о камень и упал. Упал неудачно, на руку.
Он не кричал, не плакал. Сказал только: «Кажется, я сильно грохнулся» — и сел на ступеньку, потирая колено. Я решила отвести его к маме, но шли мы очень долго — Майо не мог идти быстро. Всю дорогу он молчал, а я была очень испугана и ужасно обеспокоена его странным молчанием.
Увидев нас в аптеке, мама вышла из–за прилавка и подбежала к Майо. Она наклонилась к нему — Майо был бледен и дрожал.
