— Полегше, Марья, будет-то. Были у нас в руководстве и другие. Ты знаешь. Ему мурло свернут — дай мужикам вернуться!
— Вертаться вроде бы мало кому, дед.
— Да, добрых мужиков уложили. Ну погоди, Федор Масленников вернется: этот отовсюду дерьмо вытряхнет. Ишо кое-кто подмогнет.
— Подможем, — сказал Иван и подумал: «Не на словах доказывать надо — на деле».
Он встал, надел шинель, начал яростно застегивать крючки и уже из сенцев упрямо прогрохотал:
— Где Микешин живет?
— Увидишь в конце деревни. У него дворец, — отозвалась удивленная Мария Кузьминична.
Они с Шурой припали к окошку, видели, как шагал он по расхлюстанной грязи — длиннющий, руки в карманы, полы шинели откинуты ветром — мимо землянок, хибар, к дому под железом.
Когда подошел к аккуратному крашеному заборчику — поразила пронзительная до крика картина. Три женщины в отрепье, худые, плоские, с засеревшими губами, толкались возле калитки; одна, лет пятидесяти, шмыгала носом, слезинка стыла на впалой щеке, обложенной пятнами нездорового румянца.
— Что ж нам, помирать? — крикнула, оглянувшись на окна.
— В чем дело? — спросил Иван.
— Печка рухнула. Не дает человека, говорит, нету! — и прокричала опять в эти чисто промытые, новые, закрытые окна, холодно сверкавшие под косыми лучами: — А как жить без печки, ежли одна я, без мужика, а у меня ить их пятеро, едоков-то? — Она сморщилась жалко, сжалась, прислонилась к забору.
— Власти на них еще нет, на чертей, — сказала другая женщина, помоложе, в плисовой жакетке.
— А мы с вами не власть? — кивнул Иван и, топая сапогами, первый вошел в дом. Глаза застлало. Сердце уже било в виски. Все качалось — так было там, под Кенигсбергом, после контузии…
Невысокого роста мужчина в защитной телогрейке, в серых, обшитых кожей буркех писал за столом в чистой прихожей. Он быстро встал, шагнул навстречу, спросил тихо:
— В чем дело, солдат?
— Пишете? А там семена чуть не погибли! И печника нет. Вы что, не видите этих женщин?.. — Иван ткнул пальцем: — Ну? Сидят в холоде. С ребятишками. Идем немедля!..
— Как разговариваешь?
— Гражданин… — горло словно перекусило. — За себя не ручаюсь, как есть контуженый…
— У них у всех то печи, то крыши дырявые. А люди где? Ты вот пойдешь?
— Идем!..
Микешин начал надевать шубу. Руки его суетливо дрожали…
День кончился. Солнце притомленно пряталось в волокнистое облако, полыхал закатный огонь в лесах — одинокие макушки сосен хорошо прорезывались зубчатыми пиками на бледно-фиолетовом небе. За рекой, по низине синим шелком стлалась вода, утопив берег, — кипела до самого леса.
